Шакарим - [104]

Лидеры партии «Алаш» устремились к самой высокой цели, которая сияла в мечте, — к независимости народа, не считаясь с собственными интересами. Это были жертвенные личности, рожденные на изломе эпох, подлинные герои народа. К их числу, безусловно, надо относить и Шакарима, фактически члена Алашорды, несмотря на его уход осенью 1918 года и неуместный бойкот недоброжелателей.

В течение 1920–1924 годов партия большевиков завершила объединение казахских земель в единое автономное государственное образование, вроде бы реализовав идею алашцев о казахской автономии. В августе 1920 года в казахской степи была провозглашена Киргизская Автономная Советская Социалистическая Республика в составе РСФСР со столицей в Оренбурге. В апреле 1925 года Киргизская АССР была переименована в Казахскую АССР — лишь этим актом была исправлена историческая путаница в именовании народа. Столица была перенесена из Оренбурга в Кзыл-Орду. Однако провозглашенная автономия была, конечно, не совсем казахской и имела мало общего с автономией, предлагавшейся движением «Алаш». Управление республикой отныне велось под контролем Москвы, и никаких признаков независимого государства не наблюдалось.

Шакарим все это время не писал, как другие казахские поэты, стихи, прославлявшие советский строй. Его не вдохновили белые, но не радовали и большевики, пугавшие население «красным» террором.

Он вообще не имел привычки восхвалять режимы и правителей. Написанное после Февральской революции стихотворение «Взошла заря свободы» так и осталось единственным восторженным панегириком в его творчестве. Тогда поэт искренне поверил в наступление свободы для казахов. Действительность опровергла надежды. В одном из стихотворений 1919 года поэт утверждение советской власти сравнил с дворцом, построенным на песке:

Возведенный на песке,

Дом их — как на волоске.

Стоит ли потомков баев

Умолять помочь в тоске?

Этот образ дома-государства соткан у Шакарима из взаимодействия личного и общего. Мифологема государства будущего как метафора грозы (в тексте «мираж»), как обещание воли, которая, однако, «прячется во мгле», имеет далеко не притягательную силу:

Жизни дом, он — на земле.

Дом надежды — в мираже,

Там, на озере далеком,

Воля прячется во мгле.

Кто под куполом зеленым

Стал доподлинно свободным?

В этой бренной жизни вряд ли

Сможешь стать по правде вольным.

Шакарим предвидит грядущую трагедию, отсюда его ситуативная этика мудрой печали терпения:

Не грусти, не порти честь,

Будь доволен тем, что есть.

Знай: нам так и не открылся

Путь к свободе, но он есть.

Когда поэт вернулся в родной аул, где его авторитет знаменитого кажы по-прежнему был непоколебим, поток гостей, просителей, сородичей, нуждающихся в помощи, не иссякал. В 1920 году у Шакарима гостил даже немецкий врач, ученый, профессор Макс Кучинский, который с разрешения советского правительства совершал ознакомительную поездку по казахской степи.

Кроме русского переводчика Кучинского сопровождал казах Кошке Кеменгеров, учившийся на врача. Молодой человек хорошо знал Мухтара Ауэзова, поэтому первым делом отправился с гостями в Борли, в его родной аул.

Мухтар Ауэзов в 1919 году вступил в коммунистическую партию, с октября 1919 года состоял в подпольной организации, боровшейся против Колчака. Уже в декабре, после прихода красных, занимал должность заведующего инородческим подотделом управления областного Ревкома. И теперь был членом губернского исполнительного комитета, важным чиновником новой власти.

Макс Кучинский выразил желание пообщаться с кем-то из казахов, многое повидавших в жизни. Мухтар Ауэзов повез гостя к учителю, старшему своему товарищу по творчеству, — Шакариму.

Кучинский много расспрашивал Шакарима о традиционной культуре, о казахских поэтах и видах народного устного творчества. Переводил с казахского на русский в основном Мухтар Ауэзов. Узнав о философских изысканиях старца, Кучинский долго пытал поэта о прочитанных им книгах, интересовался мировоззренческими взглядами и отношением к известным философам.

На праздник Курбан-айт специально для гостя устроили скачки — байгу, даже посадили его на иноходца. Потом продемонстрировали жестокую конную игру — кокпар, устроили соревнования борцов. Вечером гость слушал исполняемые на домбре и скрипке казахские и русские мелодии, делал записи, карандашные зарисовки. Он был благодарен за прием и получил огромное удовольствие. Днем ходили по гостям в соседние дома, купались в речке, пили кумыс. Кучинский удивлялся, как много мяса и кумыса усваивал организм казахов, говорил, что одного блюда мяса, съедаемого казахами за ужином, хватило бы немецкой семье на целый месяц. Впоследствии он подробно описал казахскую кухню, дав ей оценку с точки зрения ученого-медика.

По словам Ахата, на прощание немецкий ученый сказал Шакариму: «Я счастлив, что встретился и беседовал с вами. Считаю вас истинным ученым, мыслителем степи! Как вернусь домой, даст Бог, напишу книгу о жизни в степи. Если будет возможность, приеду еще. Хочу выучить казахский язык, а вы научитесь немецкому. И тогда мы поговорим без переводчика».

Вернувшись на родину, Макс Кучинский написал и издал книгу «Степь и ее обитатели». А Мухтар Ауэзов, уезжая, пообещал помочь поэту опубликовать его произведения. Для начала забрал рукопись поэмы «Лейли и Меджнун». Молодой деятель, литературный талант которого Шакарим оценивал очень высоко, слово сдержал. Правда, политическая карьера Ауэзова в тот момент достигла апогея. Он стал членом ЦИК Казахской автономии, был делегатом IX Всероссийского съезда Советов, который проходил в Москве в декабре 1921 года. Но осенью 1922 года двадцатипятилетний Мухтар Ауэзов оставил крупный государственный пост в Оренбурге и поступил вольнослушателем в Среднеазиатский Туркестанский университет в Ташкенте.