Шахристан - [9]

Сегодня на танцах Мальчик с трудом узнавал окружающих его людей. Нарядность и восторг, который шел изнутри девчонок, передавались Мальчику, и в нем опять, на этот раз вулканом, зажигался праздник.

До сего вечера он, из скромности, участвовал только в массовых танцах — когда из магнитофонных стерео-динамиков гремел «шейк», и люди становились в круг и, ломаясь телом, запрокидывая голову, переминались с ноги на ногу или топали и скакали в такт музыке.

Сейчас же, опьянённый и смелый, он решил станцевать с девчонкой, в паре, медленный танец, как это делали старшие ребята.

Гром музыки и движение тел вокруг костра, — от этого кружилась голова. И вот странное желание приблизиться к девочке — любой — стало настолько сильным, что Мальчик сделал непроизвольные движения, несколько мелких шагов, остановился — и сразу же какая-то дама протянула ему руки, голые до плеч: «Меня?..» — и, не дожидаясь ответа, двинулась к нему, став его частью, слилась с ним. И закружилась, как показалось Мальчику, вокруг него, как Солнце вокруг Земли. И весь, дымный, хвойный, пахучий, с вершинами-колпаками, пестрящий, гомонящий мир — пошел вокруг Мальчика, норовя обойти, и сотворить над ним что-то нестерпимо-сладостное, от чего он не в силах оборониться…

А ведь до сегодняшнего вечера Мальчик, прочитав уже несколько умных «взрослых» книг, полагал, что самое естественное желание человека — это желание свободы. Чувство — труднодоступное, труднодостижимое, но постоянное, подспудное или явное, рождающее протест против всякого насилия. Но вот оказывается, что есть какая-то власть, которой не хочется противиться, — мало того: отчаянно желается покориться ей, отдаться ей, быть ее рабом…

И мир, добрым господином, шептал Мальчику: не бойся. И Мальчик верил, и любил этот мир — эту девочку, делегата от мира, невыносимо красивую, душистую, веселую.

Хмельное блаженство едва не лишило его сил, но танец закончился — и девочка отделилась от него и отошла в волны раскаленного воздуха, который колыхался, дыбился от жара, коверкал предметы, — поплыла, исказилась, размазалась, растворилась, исчезла…

Но началась новая музыка: что было написано на лице Мальчика, каков был статус его тела, что от него исходило? — и новая, такая же незнакомая, но желанная девочка опять протянула свои руки и положила ему на плечи, и заговорила, — и мир поплыл в прежнем восторге, норовя обойти сзади, — и Мальчик непроизвольно оглядывался: не обошел ли, отвлекая его внимание лицом девочки-болтушки, тараторки, слова которой непонятны, но хмелят-веселят…

Нужна передышка, иначе он умрет в упоительном смерче, и отлетит душа к ку-клукс-клановским колпакам…

И Мальчик, шатаясь, ушел с Марсова поля, быстро погрузился в сумрак, и брёл некоторое время, спотыкаясь, намеренно отдаляясь от костра и танцев. А обнаружив скалу, выступающую из пологого подножья горы, на которой днём белыми булыжниками выложили исполинские цифры текущего года, обошел выступ сбоку и вскарабкался по его крылу, как на крышу дома.

Сел на теплый камень, подтянув коленки к груди, — костер, да и все Марсово поле как на ладони, — охватил панораму музыкально-огненного, пестрого волшебства напряженным, до боли в глазах, взглядом.

Костер показался свечой японского фонарика, плывущего по черной реке, которая, на самом деле, — переполнившийся Холоднокровный сай, вышедший из берегов и затопивший Шахристан. А девчонки в радужных нарядах — цветной жемчуг, бисер, конфетти…

Мальчик сидел и играл в оптическую игру. Вбирал взглядом Шахристан, который сейчас скукожился до размеров Марсова поля — с Холоднокровным саем, с фонариком на его черной глади, с девчонками-конфетти… Мальчик прятал голову в коленки, чтобы сохранить яркость изображений, добавлял в него из памяти и фантазий искры девчоночьих глаз, блеск влажных губ и цветной смех… И всё это, оказывается, всего лишь стеклышки калейдоскопа, принадлежащего Мальчику. И тогда веки, млечно-розоватые изнутри, стали калейдоскопным экраном, с которого зачиталось изображение: невнятные, невероятные фрагменты сложились в многогранный цветок, — и вдруг, волей зрителя-творца, всё замерло…

Теперь можно осознать геометрию, услышать запах и тепло цветка — своего творения. Из суетного, горячечного, бесформенного — граненое, ароматное и, если захотеть, горячее.

Рядом громкое шуршание, дыхание, хруст, шум от потока камешков по наклонной поверхности. Мальчик, не открывая глаз, счастливо улыбнулся: дикобразы! Говорят, они издают такой звук, похожий на человеческое дыхание: уф-ф, уф-ф!.. Но сейчас ни за что не хотелось выходить из райского состояния, чтобы утолить мальчиший интерес и увидеть дикобраза — дыню, покрытую колючкой…

…Поворот тубуса, щелчок! — и цветок, от центра до периферии, меняет геометрию и мозаику холодно-расчетливого, восхищающего порядка.

«Вах!.. Прелесть! Ну что вы!.. А что? Сегодня же праздник!.. М-мм… Ха-ха… хи-хи!.. Ты просто ужас, один слов!.. Вы тоже!.. Чмок!..»

Мальчик улыбнулся, как во сне, чьему-то восторгу: оказывается, он не один наблюдает это чудо!.. Восторг и шепот восхищенья, смущенный, сдерживаемый смех…