Шахматный дуэт - [35]

— А я убеждена, что талант даётся каждому. Главное — как его раскрыть.

Он обратил взор на девушку и, припоминая что-то, сказал:

— Я знаю, по крайней мере, четырёх художников, которые талантливей не меньше Алмаза, но их творчество… Как бы это сказать не грубо, но образно?.. Их творчество ютится на задворках современного бомонда, а то и вовсе удалено с его полотна.

Она задумчиво посмотрела в глаза незнакомцу и спросила:

— А вы художник?

Алик почесал за ухом и вдруг, неожиданно для себя самого, признался:

— Я как раз один из таких талантов-неудачников…

— Видимо, кроме таланта профессионального, необходим талант более фундаментальный — быть человеком, — в свою очередь выложила наружу свои мысли незнакомка.

— Опа, как вы загнули!.. Вы сами-то явно не художник. Вы, наверное, искусствовед. Или журналист.

— Нет. Я психолог. Но как любитель изобразительного искусства хочу вам задать последний вопрос. Вы просто подумайте над ним и не отвечайте мне ничего.

— Да, вы, действительно, психолог. Бесспорно.

— Вот этот вопрос: неужели вы не видите, что у Виктора Алмазова в отличие от других удачливых, и даже неудачливых, художников есть свой неповторимый стиль? Стиль, манера, чутьё, упорство — всё, благодаря чему любая его картина становится живой. Неподражаемо-живой. И необыкновенно правдивой… Мне пора. До свидания!

Она быстро растворилась в публике. Исчезла. Словно, это был не человек, а ангел, сошедший с Небес.

Больше Алик её не встречал ни на одной посещаемой им выставке.

И она — Каролина Купреева — в дальнейшем тоже не встречала этого мужчину.

Думая про Алмазова, Рубецкий вспомнил эту встречу с незнакомкой. И какое же было его изумление, когда, подобрав нужный момент, он проник в пустую палату звезды и увидел портрет той (!?!) девушки. Сомнений не было — это она (память на лица у Алика отменная), или какая-то другая, очень на неё похожая.

От неожиданной «встречи» Алика, как он сам выражается, клемануло, и руки сами потянулись к девушке-рисунку. А когда она-он оказались у него в руках, воровской инстинкт сработал, как часики. И через минуту портрет уже был в тумбочке Искусствоведа.

Вскоре Алик оправдал свой поступок:

«Пошантажирую — по интернету — этим портретиком Алмаза. Пусть выложит нам с Аллочкой тысчонку баксов на медовый месяц… Будет ему наука, как свои шедевры оставлять без присмотра… А портретик-то уже почти готов. Постарался малец на славу, столько силёнок вложил, техника на высоте — девица, как живая, смотрит… Должен Алмаз согласиться на выкуп. Должен…»

Портрет плохо помещался в тумбочке, и Алик, уходя на процедуры, положил его под газету — на подоконник, рядом со своей кроватью, удивляясь:

«Что за дни такие тут начались?! Вчера Алмаза привезли. Сегодня — Президента. А завтра кого? Папу Римского?..».

Вскоре, увидев на коридоре свою Музу, Рубецкий пропел вслух, убеждаясь лишний раз, что умеет рифмовать:

— Алик и Аллочка — клёвая парочка!..

Но мало музыка звучала. Через час он обнаружил пропажу своей кражи — портрета. А вечером того же дня Искусствоведа подцепили на крючок («Кент из соседней палаты оказался следаком. Как он смог меня вычислить?»).

Изумлениям Алика в тот день не было конца. А финалом этой истории стала весть, что уголовное дело на него не завели.

«Пронесло!.. Есть и для меня справедливость на белом свете!»

Вот с каким необычным почитателем своего необычного таланта хотел познакомиться Алмазов.

Уже был полдень, когда Олег, Виктор и Юрий Сергеевич закончили беседу в его кабинете. Состояние Никиты оставалось тяжёлым. Сотрясение мозга при падении у него было не в такой тяжёлой степени, как у Виктора, но стабилизации — и уж тем более самоисцеления — не наблюдалось. Но главным беспокойством для врачей стала неотступающая аритмия. Утром усилился сбой в работе сердечной мышцы. Это наводило на мысль о возможной блокаде сердца. Решался вопрос о переводе Никиты в кардиологическое отделение.

Состояние здоровья Алика тоже ухудшилось — ближе к полудню. Процесс приблизился к выписке, а тут вдруг головокружение, скачки давления, отсутствие аппетита:

— Думаю, Виктор, не стоит вам его «навещать», — посоветовал на прощанье Юрий Сергеевич. — К тому же, Рубецкий сам по себе человек не очень контактный. Может быть даже грубым.

Друзья вышли из больницы. И снова в их взглядах — растерянность. Лёгкая растерянность от неопределённости планов на день. Только и всего.

— Куда же мы поедем, капитан? — задал Олег вопрос, ставший уже риторическим.

Виктор пожал плечами и сел — не на скамейку, а на одну из ступенек лестницы у входа в больницу.

— Олежка! Я сейчас ощутил громадную усталость от безрезультатных поисков. После питерских снов почему-то был уверен, что встречу мою девушку именно в этом городе. Не помогло даже то, что Остров оказался очень похожим на реальный объект Минска. Если бы не новые сны, то мы с тобой укатили бы уже в Питер… Даже рисовать ничего не могу. Только касаюсь мольберта, передо мною возникает её образ… В общем, пока не закончу портрет, я — не художник. А как я могу его закончить, если он исчез. Ветром сдуло? Стал невидимкой?..

— Да, Витёк, понимаю, как тебе муторно сейчас. Когда человек может погрузиться в любимую работу, ему легче — просторнее… И надежде на встречу с Прекрасной дамой было бы больше места в тонкой душе художника… Вот уж капризная птица, эта надежда.