Шах-наме - [11]

Покинув дом, бежала я от беса.

И стража он убил и Бирмаю —

Ту кроткую кормилицу твою.

Он в яму превратил твою обитель,

И пыль дворца взвил к небесам властитель».

У Фаридуна гнев блеснул в очах,

Пришел он в ярость при таких речах,

Он, материнским потрясен рассказом,

Наполнил болью — сердце, местью — разум.

Сказал он: «Львенок превратится в льва,

Лишь силы испытав свои сперва.

Доколе нам страдать под властью мрака?

Теперь я меч обрушу на Заххака.

Идя путем пречистого творца,

Столбом взметну я пыль его дворца!»

Сказала мать: «Нет разума в решенье —

Вступить со всей вселенною в сраженье.

Принадлежит Заххаку мир земной,

Он кликнет клич — войска пойдут войной:

Из каждой части света в бой суровый

Сто тысяч смелых двинуться готовы.

Желая мести, ты не должен впредь

На мир глазами юности смотреть:

Хмель юности вкушая, к людям выйдешь,

Но в мире одного себя увидишь.

Ты во хмелю свои развеешь дни,—

Мой сын, да будут счастливы они».

Рассказ о кузнеце Каве

И было так: бесчестный царь Ирана

Твердил о Фаридуке постоянно.

Под гнетом ужаса он сгорбил стан,

Пред Фаридуном страхом обуян.

Однажды на престол воссел он в славе,

Надел венец в сапфировой оправе.

Призвал к себе со всех частей земли

Правителей, чтоб царству помогли.

Сказал мобедам: «Жаждущие блага,

Вы, чьи законы — мудрость и отвага!

Есть тайный враг. Опасен он царю:

Мудрец поймет, о ком я говорю.

Нельзя врагом, что вынул меч из ножен,

Пренебрегать, как ни был бы ничтожен.

Сильнее нашей мне потребна рать,

Мне дивов, пери надобно собрать.

Признайте, помощи подав мне руку,

Что больше я терпеть не в силах муку.

Теперь мне ваша грамота нужна,

Что лишь добра я сеял семена,

Что правды я поборник непреклонный

И чту я справедливости законы».

Боясь царя, пойдя дорогой лжи,

Согласье дали важные мужи,

И эту грамоту, покорны змею,

Они скрепили подписью своею.

У врат дворца раздался крик тогда,

И требовал он правого суда.

К Заххаку претерпевшего пустили,

Перед сановниками посадили.

Царь вопросил, нахмурив грозный лик?

«Кто твой обидчик? Отчего твой крик?»

А тот, по голове себя ударив:

«Доколе гнев терпеть мне государев?

Я — безответный, я — Кава, кузнец.

Хочу я правосудья наконец!

Ты, царь, хотя ты и подобье змея,

Судить обязан честно, власть имея;

И если ты вселенной завладел,

То почему же горе — наш удел?

Передо мною, царь, в долгу давно ты.

Чтоб удивился мир, сведем-ка счеты.

Быть может, я, услышав твой отчет,

Пойму, как до меня дошел черед?

Ужели царских змей, тобой наказан,

Сыновней кровью я кормить обязан?»

Заххака поразили те слова,

Что высказал в лицо ему Кава.

И тут же кузнецу вернули сына,

Желая с ним найти язык единый.

Потом услышал он царя приказ,

Чтоб грамоту он подписал тотчас.

Прочел ее Кава и ужаснулся,

К вельможам знатным резко повернулся,

Вскричал: «Вы бесу продали сердца,

Отторглись вы от разума творца.

Вы бесу помогаете покорно,

И прямо в ад стремитесь вы упорно.

Под грамотой такой не подпишусь:

Я никогда царя не устрашусь!»

Вскочив, порвал он грамоту злодея,

Швырнул он клочья, гневом пламенея,

На площадь с криком вышел из дворца,

Спасенный сын сопровождал отца.

Вельможи вознесли хвалу владыке:

«О миродержец славный и великий,

В тот день, когда ты начинаешь бой,

Дышать не смеет ветер над тобой,

Так почему же — дерзок, смел, — как равный,

С тобою говорит Кава бесправный?

Он грамоту, связующую нас,

Порвал в клочки, нарушив твой приказ!»

Ответил царь: «Таиться я не буду,

То, что со мной стряслось, подобно чуду.

Как только во дворец вступил Кава,

Как только раздались его слова —

Здесь, на айване, между им и мною

Как бы железо выросло стеною.

Не знаю, что мне свыше суждено:

Постичь нам тайну мира не дано».

Кава, на площадь выйдя в гневе яром,

Был окружен тотчас же всем базаром.

Просил он защитить его права,

Весь мир к добру и правде звал Кава.

Он свой передник, сделанный из кожи,—

Нуждается кузнец в такой одеже,—

Взметнул, как знамя, на копье стальном,

И над базаром пыль пошла столбом.

Крича, он шел со знаменем из кожи:

«Эй, люди добрые! Эй, слуги божьи!

Кто верует, что Фаридун придет?

Кто хочет сбросить змея тяжкий гнет?

Бегите от него: он — зла основа,

Он — Ахриман, он враг всего живого!»

Явил ничтожный кожаный лоскут,

За кем враги, за кем друзья идут!

Так шел Кава, толпа ему внимала,—

Народа собралось тогда немало.

Узнал кузнец, где Фаридун живет,—

Главу склонив, упорно шел вперед.

Пред молодым вождем предстал он смело.

Толпа вдали стояла и шумела.

Была воздета кожа на копье,—

Царь знамением блага счел ее,

Украсил стяг парчою, в Руме тканной,

Гербом алмазным ярко осиянной.

То знамя поднял он над головой,—

Оно казалось полною луной.

В цветные ленты кожу разубрал он,

И знаменем Кавы ее назвал он.

С тех пор обычай у царей пошел:

Венец надев и получив престол,

Каменьев не жалел царя наследник,

Чтоб вновь украсить кожаный передник.

Каменьям, лентам не было конца,

Стал знаменем передник кузнеца,

Он был во мраке светом небосвода,

Единственной надеждою народа…

У Фаридуна, возвратившего законной династии царство с помощью кузнеца Кавы, было три сына: Сальм, возглавивший Рум, то есть Византию, западные страны, Тур, получивший Туран, и Ирадж, ставший царем Ирана. Сальм и Тур, завидовавшие младшему брату, любимцу отца, злодейски убили Ираджа. От старших сыновей прибыл к Фаридуну гонец с золотым ларцом.