Шах фон Вутенов - [7]

- Как так?

- Если многим брачным планам случалось рухнуть из-за недостаточно представительной матери, то этот рухнет из-за непредставительной дочери. Он стесняется ее некрасивости и, конечно, страшится мысли свою, если можно так выразиться, нормальность каким бы то ни было образом сочетать с ее отклонением от нормы. Он болезненно, именно болезненно зависит от мнения людей, прежде всего - своего сословия; ему будет казаться невозможным представить Виктуар какой-нибудь принцессе или высокопоставленной даме как свою дочь.

- Вполне вероятно. Но подобных оказий можно избегнуть.

- Не всегда же оставлять Виктуар в тени или, еще того чище, обходиться с ней как с Золушкой, для этого он слишком утончен, да и сердце у него не злое. Вдобавок госпожа фон Карайон никогда бы не потерпела такого обхождения. Она хоть и безусловно любит Шаха, но так же безусловно любит Виктуар, а пожалуй, даже и больше. Отношения матери и дочери я бы назвал идеальными, они-то сделали и сейчас делают этот дом таким для меня дорогим.

- Итак, оставим этот разговор,- сказал Бюлов,- мне на радость и утешение, потому что я преклоняюсь перед этой женщиной. Какое очарование правдивости, естественности, даже ее слабости прелестны и достойны восхищения. И рядом с ней этот Шах! Пусть его заслуги при нем и остаются, но для меня он не более как чванливый педант, вдобавок олицетворение прусской ограниченности, исповедующей три символа веры: первый - «Земля на плечах Атласа покоится менее надежно, чем Прусское государство на плечах прусской армии», второй - «Кавалерийская атака пруссаков неотразима» и, наконец, третий, и последний,- «Битва не проиграна, раз еще не вступила в действие лейб-гвардия». Или жандармский полк. Это же родные братья, близнецы. Мне отвратительны подобные обороты, и уже недалек день, когда человечество поймет, до чего пустопорожни эти хвастливые фразы.

- И все-таки вы недооцениваете Шаха. Как-никак он один из лучших.

- Тем хуже.

- Один из лучших среди нас, утверждаю я, и по-настоящему добрый человек. Он не только строит из себя рыцаря, он доподлинный рыцарь. Разумеется, на свой лад. Во всяком случае, у него честное лицо, а не личина.

- Альвенслебен прав,- подтвердил Ноштиц.- Я не очень-то его люблю, но в нем все подлинно, даже его высокомерная чопорность, хоть я и считаю ее скучной и оскорбительной. Этим-то он от нас и отличается. Он всегда таков, каков он есть, все равно, входит ли он в великосветскую гостиную, смотрится в зеркало или, укладываясь спать, надевает на ночь шафранного цвета перчатки. Но пусть выскажется Зандер, он ведь не любит Шаха, поэтому за ним остается последнее слово.

- Каких-нибудь три дня назад,- начал тот,- в «Хауде унд шпенерше цейтунг» я прочитал, что император Бразилии произвел святого Антония в чин обер-лейтенанта и повелел своему военному министру назначить святому обер-лейтенантский оклад. Последнее привело меня в еще больший восторг, чем само назначение. Но дело не в этом. Никого не удивит, если я, в дни таких производств и повышений в чине, воскликну, пытаясь облечь в слова свои чувства, а заодно и приговор, которого от меня требуют: «Да здравствует его величество ротмистр фон Шах!»

- Превосходно, Зандер! - воскликнул Бюлов.- Как ловко вы сумели объединить все эти смешные нелепости! Маленький человек в больших сапогах! Ну что ж, пусть здравствует, я не против.

- Вот вам вдобавок и слово «верноподданнейшей оппозиции его величества»,- вместо ответа произнес Зандер и поднялся.- А теперь, Фриц, давайте счет. Надеюсь, господа позволят мне покончить с этим делом.

- Оно в надежных руках,- сказал Ноштиц.

Через пять минут все они вышли на улицу. От ворот на Унтер-ден-Линден несло клубы пыли, видимо, надвигалась сильная гроза, уже падали первые капли дождя.

- Hвtez vous![10]

Следуя этому совету, каждый поспешил избрать кратчайший путь к дому.

Глава четвертая В ТЕМПЕЛЬГОФЕ

Наступившее утро застало госпожу фон Карайон и ее дочь в той же угловой комнате, в которой они вечером принимали друзей. Обе они любили эту комнату, предпочитая ее всем остальным. В ней было три высоких окна, два справа смотрели на Верен- и Шарлоттенштрассе, третье окно, занимавшее весь срезанный угол, было собственно дверью на балкон, обнесенный позолоченной решеткой в стиле рококо. С наступлением теплых дней эта дверь всегда стояла открытой, так что с любого места комнаты можно было наблюдать за близлежащими улицами, по временам - хоть это и был аристократический квартал - шумно оживленными, особенно в пору весенних парадов, когда мимо дома Карайонов проходили не только стары и достославные пехотные полки Берлинского гарнизона но - что для матери и дочери было значительно важнее под звуки серебряных труб проезжал гвардейский корпус и жандармский полк. При таких оказиях (само собой разумеется, что глаза господ офицеров были устремлены на балкон) угловую комнату, конечно же, невозможно было променять ни на какую другую.

Но она была прелестна и в тихие дни - эта изысканно обставленная и в то же время уютная комната. Здесь лежал турецкий ковер, уже с полвека помнивший петербургские времена дома Карайонов, стояли малахитовые часы - дар императрицы Екатерины, высилось огромное, щедро вызолоченное трюмо, которому надлежало ежедневно заверять прекрасную женщину в том, что она все еще прекрасна. Правда, Виктуар не упускала случая успокоить мать касательно сего важного пункта, но госпожа фон Карайон была достаточно умна, чтобы всякое утро придирчиво вглядываться в свое отображение и самой в том убеждаться. Даже если взгляд ее в эти мгновения и скользил по висевшему над софой портрету господина фон Карайона, во весь рост и с алой орденской лентой через плечо, то каждому, хоть отчасти посвященному в ее домашние обстоятельства, было ясно, что перед внутренним взором госпожи фон Карайон витал иной, более привлекательный образ. Ибо господин фон Карайон, чернявый низкорослый француз, весьма далекий от идеала мужской красоты, кроме своей службы в посольстве да нескольких знатных Карайонов, живших под Бордо,- оба эти обстоятельства преисполняли его гордости - не привнес в их брак ничего значительного.