В том месте, где Курфюрстендам пересекается с Курфюрстенштрассе, наискосок от Зоологического, находилось еще в середине 70-х годов большое садоводство, раскинувшееся до самых полей, и маленький, в три окна, жилой домик, который стоял посреди палисадника, шагов на сто отступя от тротуара, однако, несмотря на такое расположение и малые размеры, хорошо просматривался с улицы. Было в садоводстве еще одно строение, которое, можно сказать, являлось тут самым главным, но его, словно ширма, заслонял упомянутый домик, и лишь деревянная башенка цвета красного с зеленым, увенчанная остатками часового циферблата (самих часов давно уже в помине не было), заставляла предполагать, что за ширмой несомненно кое-что скрывается. Такое предположение время от времени подтверждалось то стаей голубей, круживших над башенкой, то - еще более убедительно - собачьим лаем. Где, собственно, сидит эта собака, оставалось загадкой, хотя находящаяся в левом углу и целый день открытая настежь калитка позволяла увидеть небольшую часть двора. Словом, утверждать, будто здесь с умыслом что-то скрывают, было бы ошибкой, и однако ж все, кто ни проходил мимо садоводства к началу нашей истории, довольствовались лишь видом маленького домика о трех окнах да фруктовых деревьев в палисаднике.
С троицы миновала неделя, настала пора ослепительно светлых, нескончаемо долгих дней. Но вот уже солнце спряталось за вильмерсдорфскую колокольню, и взамен лучей, целый день щедро заливавших землю, длинные вечерние тени легли на палисадник, чья сказочная тишина могла бы поспорить единственно с тишиной трехоконного домика, снятого под жилье фрау Нимпч и ее приемной дочерью Леной. Сама фрау Нимпч сидела, как обычно, перед большим низким очагом в первой комнате - длиной во весь фасад домика - и, сгорбившись, глядела на старый закопченный чайник, крышка у которого так и прыгала, хотя пар выбивался через носик. Руки фрау Нимпч протянула к огню и до того углубилась в свои раздумья, что даже не слышала, как распахнулась дверь из сеней и в комнату весьма шумно вошла дородная особа. Лишь когда вошедшая прокашлялась и не без сердечности окликнула свою приятельницу и соседку, другими словами - нашу фрау Нимпч, последняя оглянулась и столь же радушно, но с оттенком лукавства, отвечала:
- Как славно, милая госпожа Дёрр, что вы снова заглянули проведать меня. И не откуда-нибудь, а прямехонько из Замка. Иначе его не назовешь, недаром же у него башня есть. А теперь садитесь… Муж ваш ушел недавно, я видела. Да и как не уйти - у него нынче кегли.
Та, кого приветствовали с такой сердечностью, была женщина не просто дородная, но и весьма статная и производила впечатление существа доброго, надежного, хотя на редкость ограниченного.
Впрочем, фрау Нимпч этим явно не смущалась, она лишь повторила:
- Да, кегли, кегли. Так что я хотела сказать, дорогая госпожа Дёрр, шляпа-то у господина Дёрра - хуже некуда. Залоснилась вся, ну просто стыдобушка. Отберите ее у него, а ему подсуньте другую. Он, может, и не заметит ничего… А теперь возьмите скамеечку, садитесь да придвигайтесь поближе, дорогая госпожа Дёрр. Лена-то опять ушла со двора, сами знаете, и уж так меня подвела…
- Небось он приходил?
- Само собой. Они надумали пройтись до Вильмерсдорфа, тропинка длинная, а прохожих - ни души. Но они могут воротиться с минуты на минуту.
- Тогда я лучше уйду.
- Нет, нет, дорогая госпожа Дёрр, не уходите. Сидеть он не останется. А коли и останется, он не из таких, сами знаете.
- Еще бы не знать! Ну, а как оно все идет-то у них?
- А как оно может идти? Боюсь, она что-то забрала себе в голову, хоть и не признается в этом, или занеслась слишком высоко.
- Ах ты, господи Исусе! - воскликнула фрау Дёрр и вместо скамеечки придвинула к себе несколько более высокую табуретку.- Ах ты, господи, тогда плохо дело. Уж коли человек занесся, тогда дело кончено. Вроде как аминь в церкви. Понимаете, дорогая госпожа Нимпч, у меня ведь тоже все так было, только заноситься я ни капельки не заносилась. Вот у меня все и вышло по-другому.
Фрау Нимпч не совсем поняла, куда клонит фрау Дёрр, и та продолжала развивать свою мысль:
- Я себе ничего такого в голову не забирала, вот у меня и шло все гладко, а теперь у меня есть мой Дёрр. Не бог весть что, но зато прилично и от людей не надобно прятаться. Ради того я и в церковь с ним пошла, а не просто в магистрат. В магистрате они ведь только разговоры разговаривают.
Фрау Нимпч кивнула.
Фрау Дёрр повторила с нажимом:
- Да, да, в церковь, в Матвееву церковь, к пастору Бюкселю. Только я про другое хотела сказать, понимаете, дорогая госножа Нимпч, я была и ростом повыше, и из себя повидней, чем Лена, не сказать, что лицом красивей (поди знай, красивая ты или нет, да и вкусы у людей бывают разные), но телом дороднее, а это многим нравится. Что правда, то правда. Была я и повидней, и подородней, и мяса на мне было побольше, и вообще всем взяла,- да, взяла, ничего не скажешь,- только проста я была прямо до святости, а он-то, граф-то мой, шестой десяток разменял, а сам и того был проще, но зато весельчак и бесстыдник. И раз, и другой, и третий, тут я ему возьми да скажи: «Нет, господин граф, так у нас с вами дело не пойдет, не на таковскую напали…» Старики, они все на одну стать. Вам, дорогая госпожа Нимпч, эдакое и во сне не приснится. Прямо ужасти. А как погляжу я на Лену да на ее барона, меня стыд берет, ежели я про своего вспомню. Взять теперь нашу Лену. Конечное дело, она тоже не ангел, зато она опрятная и прилежная, порядок любит и понимает, что к чему. А как поразмыслишь, в этом-то и есть самая беда. Ежели кто порхает мотылек мотыльком, сегодня здесь, завтра там, тому все нипочем, он вроде кошки, упал на четыре лапы и дальше пошел, но такая славная девочка, которая все всерьез принимает и все из любви делает, вот это худо… а может статься, не так уж и худо, она ведь у вас приемная, не ваша родная плоть, кто знает, вдруг она принцесса или еще кто.
