Шах фон Вутенов - [35]

- Смейся, дитя мое, смейся, сколько твоей душе угодно, я тебе этого в вину не поставлю. Ты не раз видела, что и я смеюсь над такими разговорами. Но, любимая моя девочка, день на день не приходится, и сегодня я готова от всего сердца просить прощения у твоего отца за то, что своей дворянской гордостью, иной раз доводившей меня до отчаяния и скуки, более того, заставлявшей бежать его общества, он дал мне в руки желанное оружие против этой невыносимой спеси. Шах, Шах! А что такое Шах? Я не знаю истории его рода и не хочу знать, но ставлю свою брошь против простой булавки, что если весь их род вывести на гумно, туда, где всего сильнее дует ветер, то от него останется разве что с полдюжины полковников, красноносых от неумеренного потребления вина, да несколько ротмистров, павших во славу своего короля.

- Но, мамa…

- И рядом с ними Карайоны! Конечно, их колыбель не стояла на берегах Хавеля или хотя бы Шпрее, и ни в Бранденбургском, ни в Хавельском соборе колокола не звонили, когда рождался или уходил в небытие один из них! Oh, ces pauvres gens, ces malheureux Carayons![70]

Своих замков, кстати сказать, настоящих замков, они лишились во время Жиронды, все Карайоны были жирондистами, и двоюродные братья твоего отца пали жертвами гильотины, потому что они были верными, но в то же время и свободными, не позволили крикам Горы запугать себя и проголосовали за жизнь своего короля.

Виктуар, все больше удивляясь, слушала ее. - Но я не хочу,- продолжала госпожа фон Карайон,- говорить о недавних событиях, о сегодняшнем дне. Ибо хорошо знаю, что нынешнее - всегда преступление в глазах тех, что жили вчера, а как жили, это не важно. Нет, я буду говорить только о старых временах, о временах, когда первый из Шахов пришел на берег Руппинского озера, соорудил вал, вырыл ров и прослушал латинскую мессу, ни слова в ней не поняв. В ту самую пору Карайоны, ces pauvres et malheureux Carayons, двинулись в крестовый поход на Иерусалим и освободили его. Вернувшись на родину, они созвали певцов в свой замок и пели вместе с ними, а когда Виктуар Карайон (да, да, ее тоже звали Виктуар) обручилась со славным графом фон Лусиньяном, чей сиятельный брат был великим приором высокого ордена госпитальеров, а потом королем Кипра, Карайоны породнились с домом Лусиньянов, от которых произошла прекрасная Мелузина; скорбная, но, слава богу, поэтическая память о ней, как тебе известно, и доныне живет в людских сердцах. И от нас, Карайонов, и не то еще повидавших на своем веку, думает отвернуться этот Шах, надменно удалившись в свое поместье! Нас он, видно, стыдится. Он, Шах! Не знаю уж, просто как Шах или как владелец Вутенова? А что, собственно, значит то и другое? Шах - это синий мундир с красным воротником, а Вутенов - глинобитная развалина.

- Мамa, поверь мне, ты к нему несправедлива. Я ищу причину в другом, а потому и нахожу ее.

Госпожа фон Карайон склонилась к Виктуар и стала покрывать ее лицо страстными поцелуями.

- Ах, как ты добра, куда, куда добрее, чем твоя мамa! В ней только и есть хорошего, что ее любовь к тебе. Но и он должен был бы тебя любить! Уж за одно твое смирение.

Виктуар улыбнулась.

- Нет, дело совсем не в том. Мысль, что ты обеднела и отдалилась от света, владеет тобой, словно навязчивая идея. Но ты не так уж бедна. А он…

Виктуар запнулась.

- Ты была прелестным ребенком, Виктуар, и Альвенслебен рассказывал мне, в сколь восторженных словах принц, еще совсем недавно, говорил о твоей красоте, поразившей его на балу у Массова. Эта красота не ушла, каждый, кто с любовью вглядится в твои черты, прочитает в них ум и сердце. И первый это обязан прочитать он. Но он упирается; несмотря на всю свою заносчивость, он дрожит перед условностями. Мелкий, недостойный человек. Вечно прислушивается, чтo говорят люди, а если так поступает мужчина (мы, женщины, другое дело), я называю его трусом и подлецом. Но он еще поплатится. Я сейчас додумала свой план, и я унижу его так же, как он хотел унизить нас.

После этого разговора госпожа фон Карайон вернулась в угловую, села за письменный столик Виктуар и написала:

«Со слов господина фон Альвенслебена, я поняла, что Вы, уважаемый господин фон Шах, сегодня, в субботу вечером, покинули Берлин, решив пожить некоторое время на лоне природы в Вутенове. У меня нет причин упрекать Вас за такое решение или оспаривать Ваше право на отдых в своем поместье, но Вашим правам я вынуждена противопоставить права моей дочери. Посему разрешите мне Вам напомнить, что, согласно нашей обоюдной договоренности, на завтра было назначено оглашение. На нем я настаиваю еще и сегодня. Ежели оно не состоится до среды, я должна буду предпринять другие, вполне самостоятельные шаги. Как это ни противоречит моей натуре (не говоря уже о Виктуар, которая, разумеется, не подозревает о моем письме и постаралась бы любыми средствами удержать меня от него), но обстоятельства, увы, слишком хорошо Вам известные, не оставляют мне выбора. Итак, до среды!

Жозефина фон Карайон».

Она запечатала письмо и вручила его посыльному с указанием - на рассвете отправиться в Вутенов.