Шаг в сторону - [18]

***

"А теперь садитесь, - сказал Стась, подавая Ире несколько фотографий улыбающейсяблондинки с винтовкой на плече. - Догадываетесь, кто это?"

"Белые колготки?.." - ужаснулась она, понимая, что их месть совсем не кончилась, только началась...

"А она умная. Или уже в курсе? Вы знаете, что с ней сделали солдаты по приказу капитана Комарова?"

"Нет... Но я-то при чем? Я же... в это время в Сибири... я не воевала против вас?" "Неужели бы отказались поучаствовать в казни пойманной удачливой снайперши? - прищурился Микола. - Ни за что не поверю. Тем более под командой вашего героя..."

"Так вот, - продолжал Стась. - В нашем отряде были две эстонские девочки, добровольно вставшие на сторону чужого угнетенного народа...Одну ваши снайперы подстрелили в дуэли, а вот эту взяли в плен. Ее выбросили с вертолета с гранатой в колготках... Мы видели с земли и ее полет, и взрыв. И мы поклялись отомстить командиру, что вынес тот приговор и привел его в исполнение - капитану Евгению Комарову..."

*** ***

"Они возвращались из командировки, с оружием из Прибалтики, - хрипло звучал в солнечном блеске снежной вершины голос Иры. - И были на седьмом небе, что именно я оказалась в их руках... На какой-то станции меня, уже изнасилованную и избитую, накачали наркотиком и перевезли в горы, где и держали в своей хижине в качестве рабыни, которую следовало непрерывно унижать и наказывать. Все это сняли на видео и передали кассету Жене, который и так был на грани..."

"Он покончил с собой?.."

"В ту же ночь... после того, как увидел. И очень хорошо. Они потом еще и еще снимали... Да и что бы ему светило, если бы выжил? То, что теперь тебе? В полной темноте? Без выездов на природу, так как нельзя же среди купальщиц ходить в водолазке, верно? Ты и сам этого не стерпишь."

"Если у нас получится, и я заработаю, то мы вместе поселимся в религиозном районе в Израиле. Там у тебя не будет с этим никаких проблем." "Не понимаю..." "Вполне целые и невредимые женщины из религиозных кругов круглый год, даже в сорокаградусную жару ходят в закрытых платьях и чулках. И купаются тоже в одежде." "Правда? И ты согласен на мне жениться и там, ради меня, поселиться среди религиозных?" "Безусловно! Я по природе очень преданный муж." "Вот как! И твоя бывшая жена такого же мнения о своем Марике?" "Пока она не стала бывшей..." "А ты уверен, что она не станет на тебя, уже богатого, претендовать?""Это ее проблемы... После встречи с тобой она для меня не существует даже в глубинах памяти."

"Ин-те-рес-но... То есть ты мне вот так, ненавязчиво сделал предложение руки и сердца? И уверен, что я соглашусь?" "Если тебя не пугает моя старость." "Сколько тебе, кстати?" "За... пятьдесят." "Выглядишь на за сорок." "У меня внук почти твоего роста..." "И что? Я тоже выгляжу за тридцать, правда? Вот и встретились... две аномалии" "Неправда. Слушай, а ведь у тебя почти получилась улыбка... Ну-ка, еще раз! Нет..." "Как я им благодарна..." "Кому?" "Моим палачам..." "С ума сошла?" "Что лицо не тронули... Что ты меня целуешь без отвращения." "Я и тело твое целую без отвращения." "В темноте." "Я надеюсь со временем привыкнуть к твоим шрамам."

"Слушай, Марик, а шагайка-то тю-тю!" "Точно. Давай через этот перевал. Вон она. Спустишься по этому склону?" "Так я же сибирячка! За мной, израильтянин!"

"Вот, - крикнул я вслед уносящйся в снежной пыли стройной фигурке. Наконец-то..." "Что наконец-то? - резко тормознула она. - Неужели улыбка?" "Вот именно, - ликовал я. - И такая замечательная, каких в жизни не видел..." "Вот и Женя говорил... -заплакала она, поднимаясь на палках и поворачиваясь в сторону склона. - Поехали. А то твое чудовище только с виду такое неповоротливое. Смотри, куда переползло, пока ты тут разными улыбками любовался..."

***

"Все мне понятно в этой твоей кавказской трагедии, - продолжал я разговор, когда они мы оба уже стояли на ходовом мостике, любуясь проплываюшими черными скалами по обе стороны русла-тропы, - кроме исчезновения материи..." "Какой материи, философ?" "Человека - его сложившегося десятилетиями внутреннего мира. И ты, и твои палачи жили в одно время в одной стране, смотрели одновременно "Москва слезам не верит" и слушали того же Высоцкого." "Без конца крутили. И что?" "И никто, никогда, ни с благой, ни с дурной целью ни в твоего Женю, ни в тебя, ни в Толика, ни в Стася не вкладывал и грана той жестокости, что расцвела вдруг в сотнях тысяч нормальных людей за какие-то десять лет!" "Безумно жестокая Гражданская война тоже возникла в добром, инертном богобоязненном народе." "То, что вы с Толей рассказываете, что я видел по телевидению после отъезда из мирной еще страны в Израиль, не что иное, как новая гражданская война, но с националистическим запалом..." "Не мы, русские, ее развязали!" "Вот тут-то я с тобой согласен. Где бы я ни побывал до эмиграции, людям жилось лучше, чем в России. Не говоря о Закавказье или Прибалтике, на Украине, в Белоруссии было много лучше, чем у нас в Сибири. Какие же русские после этого были колонизаторы и угнетатели? Я дружил в Израиле с моим ровесником из Грозного. По его словам, это был цветущий город в окружении живописных сел с гостеприимным трудолюбивым народом. Куда они все сгинули? Откуда взялась прорва садистов по всему бывшему Союзу? На какой почве эти побеги смогли так быстро прорасти, если миллионы воспитывались совсем по-другому?" "Не знаю, Марик. Мне до сих пор не верится, что мой добрый и застенчивый Женя мог... Но... Ведь и я до определенного времени не могла и кошкуударить. А теперь... О, теперь!.."