Шаг в сторону - [44]

Теперь мне было ясно, что Старик что-то знает, чего я не знал. Но я был уверен, что если он узнал об этом случайно, так меня упрекать не станет.

— Жизнь для чистых душ полна неожиданностей, — продолжал Старик. — Это, — он показал на старшего гражданина, который встал и поклонился, — это Ружичка Бенедикт, а это, — та же самая процедура повторилась с младшим гражданином, — это Ружичка Мефодий. Удивляешься?

— Не очень, — ответил я.

— Так вот, под конец самое интересное, и ты удивишься. Это паспорт Франтишека Местека. Вот.

И бросил на стол красную книжечку.

— Теперь удивляешься?

— Да, теперь удивляюсь.

— Слава богу. А чему ты, собственно, удивляешься?

— Удивляюсь тому, как он к вам попал.

— А ты не удивляешься, как ко мне попали Бенедикт с Мефодием.

Оба названные встали.

— Так чтобы ты не очень долго удивлялся: послали их ко мне с Остравы. И паспорт Местека с ними. Дело в том, что Бенедикт с Мефодием обокрали там склад, разворовали топоры и пилы. А когда их основательно обыскали, так обнаружили и паспорт Местека в бумажнике. А где его нашли Бенедикт с Мефодием?

— С вашего позволения, украли, — сказал Бенедикт.

И Мефодий сказал:

— С вашего позволения — да.

— Так, так, — похвалил их Старик, — украли. И украли прямо у владельца, у Франтишека Местека, который в нетрезвом состоянии лежал на берегу Лабы как раз в тот вечер, когда его, как ты уверен, убил Братислав Подгайский. Тебе ничего в голову не приходит?

— Приходит. Я думаю, что Подгайский мог столкнуть Местека в Лабу и после того, как эти два гражданина украли бумажник.

— Да, да, мог, только тогда он должен был бы следить за ним и испугался бы двух Ружичек. Ему пришлось бы оставить Местека одного, а потом к нему вернуться и столкнуть в эту реку, потому что Местек вряд ли бы оказал сопротивление. Только что сначала сделал бы Подгайский?

— Сначала он бы вынул у него из карманов часы.

— Ну вот. А почему этого не сделали Бенедикт с Мефодием? Наверное, потому, что им кто-то помешал. Так кто вас вспугнул? — обратился Старик к обоим Ружичкам.

— С вашего позволения, — сказал Бенедикт, — мы испугались пана постового.

Старик был доволен.

— Так, так. Вы испугались пана постового и удрали, а тот подошел к Местеку, поставил его на ноги и сказал, чтобы он пошел отсыпаться домой, потому что на берегу не храпят. Местек пошел в одну сторону, а пан постовой в другую, потому что у него нет времени возиться с каждым пьяным. Дело в том, что это было в нерабочее время. Мефодий с Бенедиктом и потом Местека в воду не толкали. Часы в кармане — это ясное доказательство того, что его никто туда не толкал. Он сам туда свалился, наверное, потерял дорогу. Жалко его или не жалко, это уже не наше дело. Хочешь что-нибудь к этому добавить, товарищ следователь?

— Пока нет, — сказал я.

Старик позвонил. Бенедикт с Мефодием раскланялись и пошли навстречу своей судьбе, с которой уже, видимо, смирились. Когда дверь за ними закрылась, я сказал:

— Товарищ капитан, я хотел кое-что добавить. Я думаю, что я дурак.

Дурак — это понятие широкое. Когда вы говорите о ком-то, что он дурак, значит, этот человек сделал вам что-то неприятное. Когда вы себя называете дураком, это значит, что вы забыли ключи или что-то в этом роде. Но на сей раз я думал, что я дурак в полном смысле этого слова. Все мое расследование показалось мне ужасно убогим и глупым. Как говорят, я ничего плохого не хотел. А что толку? Еще хуже. Я был уверен, что знаю сущность этого дела, что понимаю все случившееся. Еще час назад я был в этом уверен. На самом деле я ничего не знал. А я вел себя, как будто действительно произошло убийство. Ведь только это оправдывало мои действия. В течение столетий именно так и совершались многие юридические ошибки. От уверенности в правоте и из желания сделать лучше.

Я без разрешения взял стул и плюхнулся на него, как мешок с мукой. Потом посмотрел на Старика. Тот, очевидно, ждал, что я скажу. Но ведь он, собственно, ничего не мог знать о том, как я допрашивал Ландову.

— Что с тобой? — спрашивает он. — Чего ты так расстраиваешься?

Он еще думает, что я чересчур добросовестен! Лучше бы мне провалиться на месте. Но рассказать ему обо всем я не мог. Тогда бы я свалил на него ответственность и втянул в такое дело, за которое по справедливости должен был расплачиваться сам. Я промычал, что, дескать, ничего.

— Ну да, — говорит Старик, — колесо вдруг поломалось и сделало «бац!». Послушай, не расстраивайся так. Ведь я же не думаю, что ты несерьезный парень, наоборот…

Началось. Я не знал, куда деться.

— Я… Я…

— Да ну, серьезно! Не стоит бередить рану.

— Товарищ капитан! Ведь из-за меня мог попасть на виселицу невинный человек!

Старик посмотрел на меня из-за кипы папок. Мне было все равно, что он сделает. Только бы уж перестал быть таким чертовски разумным!

Он сравнял папки и стукнул ими по столу.

— Не болтай, — говорит. — Ничего такого ты не мог сделать. Не мог, даже если бы изо всех сил старался. Понимаешь, даже если бы ты действительно захотел сделать юридическую ошибку, у тебя бы ничего не получилось. Не выйдет. Это практически невозможно. Ты себя переоцениваешь. Ты, конечно, можешь сделать много мелких ошибок, но ни одной большой. Если ты еще этого не понял, так со временем поймешь. Дело в том, что у тебя нет права решать, кто виноват, а кто нет. Такого права теперь нет ни у кого. Один и тот же человек не может вести следствие, судить и выносить приговор. Справедливость — это слишком хрупкая штука, чтобы доверить ее кому-то одному. Понимаешь?