Шабатон - [15]

— Прекрасная страна! — мечтательно проговорил он. — Жаль, что католиков там не особенно привечают.

— У нас очень сильная и очень злая память, — с вызовом отвечал доктор Островски, мстительно цитируя воблу.

— И вас можно понять, — подхватил историк. — Только поэтому вы еще существуете как народ, в отличие от иберов, аланов, вандалов, визиготов и многих других, от кого и следа не осталось.

Игаль кивнул и расслабился, упрекая себя за излишний напор, особенно нелепый в виду подчеркнутой доброжелательности собеседника. Желая сгладить неудачное начало, он срочно подыскал подходящий комплимент.

— Да уж, если кто и вправе говорить об исторических следах, так это вы, хранители архивов. Кстати, сеньор Хосе, почему архив Каталонии находится здесь, а не в Барселоне?

— Пока еще здесь, — с оттенком озабоченности поправил старик. — Видите ли, сразу после войны Франко распорядился перевезти республиканский архив сюда. Двенадцать вагонов конфискованных документов и фотографий, представьте себе. Зачем? Чтобы на их основе готовить судебные процессы и репрессии. Там ведь можно найти практически всё: списки членов партий, протоколы заседаний, копии приказов, секретные директивы и отчеты… — всё, что угодно. Сейчас каталонцы требуют вернуть архив, и будет очень печально, если они добьются своего.

— Почему? Это ведь их документы.

— Именно поэтому, — вздохнул Труднопроизносимый. — Архивы не должны быть в руках тех, кто озабочен созданием своего оправдательного нарратива. Они неизбежно засекретят что-то одно и преувеличат что-то другое. Работать с историческими документами должны нейтральные ученые.

Игаль покачал головой.

— А такое возможно?

Старик рассмеялся:

— Тут вы меня подловили! Примите поправку: работать с документами должны нейтральные, насколько это возможно, ученые. Иначе неизбежны искажения.

Доктор Островски решил, что настала пора сворачивать разговор ближе к интересующей его теме.

— Что ж, вы видите перед собой наглядный пример такого искажения, — печально проговорил он. — Уроки в советской школе и книги, которые я читал о вашей Гражданской войне, представляют совершенно иную картину, чем, к примеру, история о Паракуэльясе, которую я впервые услышал только вчера.

— Да, Паракуэльяс… — кивнул историк. — Серьезное преступление республиканцев, которое долго замалчивалось. Кстати, знаете ли вы, что был реальный шанс вывести это на суд публики буквально в разгар расстрелов? Некий швейцарец, доктор Хенни, работавший в Мадриде от Красного Креста, составил доклад об этой резне для конгресса Лиги Наций. Он уже летел с этим в Женеву, но так туда и не добрался. Его самолет сбили советские истребители. Да-да, исторический факт.

— Меня воспитывали на историях о бескорыстной советской помощи испанским братьям… — усмехнулся Игаль.

Хосе Труднопроизносимый задумчиво постучал по столу костяшками пальцев.

— Видите ли, помимо войны между мятежниками и лоялистами, в Испании шла еще и другая война — за мировую революцию, как ее понимали русские. Спору нет, советские танки помогли отстоять Мадрид на первом этапе, но что касается продолжения… Русские советники сразу сделали ставку на одну из двух соперничающих компартий — очень небольшую по тогдашним меркам. Перед войной в партии сталинистов едва набиралось тридцать тысяч. Сравните это с анархистским союзом, в котором состояло два миллиона… И НКВД стало исправлять ситуацию привычными для себя методами. Похищали лидеров союзных вроде бы партий, пытали, убивали, стреляли в спину буквально во время боев. Это была настоящая война, которую люди Сталина вели параллельно с основной.

— Но ведь из России поставляли и оружие, разве не так?

— Да, поставляли. Но, конечно, бескорыстием тут и не пахло. Перед войной у Испании был четвертый в мире золотой запас. Он весь перекочевал в Москву — якобы на хранение, а на деле — безвозвратно. А взамен шло преимущественно списанное со складов Красной армии вооружение. Винтовки, которые не стреляли, гранаты, которые не взрывались, патроны с просроченной годностью. Причем процесс распределения этих сомнительных благ также контролировался сталинистами: поставляли своим, обходили идеологически чужих. Анархисты, составлявшие большинство республиканской армии, постоянно страдали от нехватки боеприпасов.

— Что же получается — Сталин не хотел победить?

Старик пожал плечами:

— Я понимаю, в это трудно поверить. Но учтите: Сталина устраивала не победа вообще, а только весьма определенная — победа своих. Он точно не желал успеха анархистам и тем, кого называл «троцкистами». А коммунистов сталинского толка было, как я уже сказал, относительно немного — даже после того, как их функционеров рассадили на все ключевые посты в республиканском правительстве. И когда стало ясно, что сталинская революция невозможна, русские попросту бросили республиканцев погибать. Если не коммунисты, то пусть лучше Франко — такая вот элементарная, но очень сталинская логика. Кроме того, для НКВД здесь расстилались поистине райские кущи — я имею в виду неограниченные возможности вербовки. Не забывайте, что после расформирования интербригад их бойцы вернулись в свои страны — Штаты, Латинскую Америку, Британию, Францию. Среди тех, кто потом продавал Советам ядерные секреты, были люди, ставшие агентами здесь, в Испании. Пятьсот тонн золота и шпионская сеть, раскинутая по всему миру — чем не победа?.. Да… — он выдал новую барабанную дробь по столу и вопросительно посмотрел на Игаля. — Но вы ведь приехали сюда не ради этой лекции на общую тему, не так ли?