Сфинкс - [53]

Спустя несколько часов в квартиру Феликса и Яна прибежал любимец художника с просьбой о рисунке карусели, согласно которому ему велели написать картину турнира.

— Пиши, — сказал Ян, — если хочешь и если тебе велели, но пиши на память из головы, так как своего рисунка я не дам.

— Пожалуйте к г. Баччиарелли, — ответил кисло фаворит, уходя.

Ян тотчас же пошел. Баччиарелли встретил его бледный и разгневанный, сразу же говоря:

— Дайте рисунок карусели, Рудольф будет писать картину.

— Рисунок моя собственность, — ответил Ян.

— Все, что вы делаете, мое, за это я вам плачу, — сердито промолвил итальянец, сверкая глазами. Таков был уговор. Понравилось мне велеть писать Рудольфу, и будет писать.

— Возможно, но не с моего оригинала. Это воспоминание, которое я хочу сохранить для себя.

— Тогда пиши вместе с Рудольфом, — живо воскликнул художник.

— Не могу, я знаю, что это только ему бы принесло пользу, ему бы, не мне, создало славу. Дело не в награде, но в собственности замысла, которой не позволю отнять у себя.

— Вы упрямы и слишком высокого о себе мнения! — воскликнул Баччиарелли, пожимая плечами и пронизывая литвина взглядом. — Вам известно, что вы осмеливаетесь противиться воле короля?

— Я!!! С наслаждением подчинюсь воле его величества, если прикажет мне отказаться от своей работы.

— Его воля, чтобы картину писал Рудольф.

— Так пускай пишет, — ответил Ян, устав от наседания, но стараясь не поддаться.

— Вы будете ему помогать! — добавил торжествуя Баччиарелли.

— Нет.

— Решительно?

— Решительно, нет.

— Тогда можете ко мне не возвращаться. Ян поклонился и вышел.

Эта сцена, доведшая Баччиарелли до неописуемого гнева, передавалась из уст в уста по всему дворцу, от учеников из мастерской до пажей его величества и дальше.

Баччиарелли стал для всех предметом насмешек.

Туркул, этот известный паж короля, проказник, остроумный малый, шутки которого любил Станислав Август, а смелые словечки пропускал мимо, так как они его забавляли, — Туркул стал орудием счастья для Яна.

Туркул получил поручение отнести госпоже Замойской прекрасные вишни, первый сбор — в подарок от короля. По дороге испорченный мальчик, ветреник и лакомка, так загляделся на вишни, что ему до безумия захотелось их отведать. Поддавшись несчастному искушению, он съел вишни все до одной, а вместо их купил с лотка кислые и маленькие и их преподнес госпоже Замойской от имени короля. На другой день, когда Станислав Август посетил племянницу, жалуется ему пани Замойская:

— Что же вы подшутили надо мной, ваше величество? Прислали мне какие-то вишенки, которых я и в рот взять не смогла.

— Как так, моя красавица! Прекрасные вишни первого сбора!

— Отвратительные, мелкие, кислые!

— Кто их приносил?

— О! Ей Богу, не знаю.

— Не Туркул ли?

— Очень может быть, — добавил присутствовавший при этом Баччиарелли, так как он писал портрет пани Замойской для короля. — Вчера я видел его верхом недалеко отсюда у лотка, покупавшего вишни.

— А! Бездельник! — засмеялся король, — il n'est pas dégoûté [12]! По возвращении во дворец позвали пажа.

— Что ты сделал с вишнями пани Замойской? — спросил король, взяв его за ухо.

— Ваше величество! А что же делать? Я передал их по назначению.

— Так! Но ты их не передал пани Замойской. Вместо их какие-то кислые, скверные, мелкие!

— Я скоро ехал, может быть растряслись, поколотились и скисли.

— Баччиарелли утверждает, что видел, когда ты покупал какие-то вишни с лотка?

— Меня видел?

— Именно.

— Ну! Так лучше сознаться вашему величеству: они меня искусили, как яблоко Адама! Фрукты для мужчин так опасны! Прости, король! Против вишен и женщин устоять невозможно! — добавил с глубоким вздохом и притворной печалью. — Пан Баччиарелли (заплатит мне! — шепнул сам себе)! Он всегда видит, что хочет, а чего не хочет, не видит.

— Ну? Чего же он там не досмотрел, пане Туркул?

— О! Многих вещей, ваше величество! Например, увидел, что пан Рудольф рисовал карусель, а не заметил, что рисунок, который ваше величество похвалили, был другой руки.

— Другой руки? Чьей же, например?

— Какого-то бедного литвина, который вследствие этого ушел от Баччиарелли и потерял место, не желая дать писать со своего замысла.

— Глупости говоришь! — равнодушно сказал король.

В этот день в мастерской было назначено заседание для нового портрета его величества, что повторялось ежегодно. Немного погодя Станислав Август перешел в другие залы посмотреть начатые работы; он подошел к Рудольфу и спросил, смотря на него в упор:

— Ну, как моя карусель?

— Ваше величество, — живо подхватил итальянец, — мы еще готовимся писать ее.

— Ведь это Рудольф нарисовал? — спросил с ударением король, не спуская глаз.

Фаворит заметил или, вернее, почуял по выражению глаз короля, что что-то нехорошее готовится, и хотел отпереться от непринадлежащей ему работы, но итальянец перебил его, не давая сказать:

— Кажется, — заговорил он, — я ошибся, говоря вашему величеству, что это он рисовал. Но верно, что такой мелкой работы с тысячью деталей никто не сумеет сделать лучше его. Под моим наблюдением он бы прекрасно исполнил это поручение.

— Кто же все-таки рисовал? — спросил равнодушно король.