Сфинкс - [51]

Во дворе догнали его и пошли вместе.

— Послушай, — сказал горбун, которого звали Феликс, — какой злой дух погнал тебя в мастерскую Баччиарелли?

— Злой дух? — переспросил Ян. — Я считал это величайшим счастьем.

— Другой, получивший в мастерской имя Лонгин и отвечавший, когда его называли этим вымышленным именем, добавил:

— Хорошее счастье! Продать душу и тело человеку, который велит тебе работать как машина, работать для него рабски, безымянно.

— Пойдем в Саксонский сад, — перебил Феликса Хмура, — расскажешь нам, какая буря сюда тебя загнала.

Ян стал просто рассказывать всю свою историю: детство, учений у Батрани, пребывание у матери, путешествие, встречу с воеводицем.

— Воеводиц С., - сказал Хмура, — отомстил тебе за унижение: он тебя рекомендовал Баччиарелли на твою погибель.

— Разве я здесь ничему не научусь? — спросил Ян.

— Мы видели образчик твоих познаний, — живо ответил Лонгин. — Баччиарелли бледнел и краснел, смотря на твою работу; Он с радостью тобой воспользуется, но не жди ничего, кроме тоге лишь, что набьешь механически руку. Возможно, что наглядевшись на наши работы, потеряешь смелость линий и теней, приобретешь мягкость и туманность, чудесное слияние тонов, которым мы отличаемся. Но голова у тебя не разовьется, так как у нас не говорят об искусстве, не объясняют никакой работы, так как сам маэстро, может быть, только искусная машина. Зато использовать тебя сумеет безжалостно!

— Я надеялся, что со временем отсюда попаду в Италию.

— Каждый из нас надеется! Ни один, однако, этого не добился, кроме Смуглевича, но ему Баччиарелли уже завидует. Он не очень заботится о рисунке, немного обращает внимания на выражение, больше на приятный, гармоничный колорит, а главное для него — понравиться королю и влиятельным придворным. Больше всего пишет портреты обнаженных женщин. Если кого и пошлет в Рим, то разве будучи убежден, что он немного стоит, и то в силу необходимости. Тебя же никогда.

— Ты льстишь мне, — сказал Ян, — я чувствую, как я мало знаю.

— Ты полон простоты или же большой хитрец, — добавил Хмура.

— Берите меня каким хотите. Я предпочитаю быть обманутым, чем обманывать. Посоветуйте мне что делать?

— Конечно, ты попал в клещи Баччиарелли и не легко вырвешься из них. Правда, может быть у тебя не было выбора, разве вот…

— Что?

— Разве король тебя заметит и выделит. В таком случае Баччиарелли, под каким-нибудь предлогом, уберет тебя с его глаз. Тогда тебе можно будет устроиться самостоятельно, зарабатывать и на свободе заняться искусством.

Так беседуя, они долго прогуливались, а два добрых сердца излили свою печаль в душу Яна, который увидел, что великое счастье, какого он добился, было только видимостью, а на самом деле большой задержкой его развития. У Баччиарелли он почти ничему не мог научиться, а многое мог забыть.

Когда три товарища собирались расстаться, Хмура дал еще несколько хороших советов на прощание тому, кого уже считал товарищем по несчастью и будущим другом.

— Кажется мне, и хочу так думать, что ты неиспорченный и хороший человек, — медленно промолвил он; — прими же некоторые советы, которые смогут очень пригодиться тебе в новой жизни. Не говори слишком рьяно правду, а если она кому неприятна, промолчи вовсе. Не показывай своего превосходства. Берегись красивого коллеги с лицом Рафаэля, в таком же как он берете и с такой же улыбкой, но с сердцем Гвидо! Берегись молчаливого пня, который тоже приспешник Баччиарелли. Веселый малый, который хотел тебя крестить, хороший юноша, но юноша. Нам можешь довериться. Я и Лонгин вздыхаем здесь, как израильтяне в пустыне. Тем хочется денег, хочется светской жизни, и они готовы подличать, лишь бы получить; мы думаем, что искусство есть вид религиозного служения, как говорил твой неоценимый старый Батрани. Будь здоров! Но где ты живешь?

Ян со стыдом промямлил.

— Послушай, — перебил его Хмура, — сейчас же переезжай ко мне. У меня большая квартира, светлая, где можно работать, будем вдвоем. Я живу недалеко от дворца, будет ближе ходить, "заплатим за квартиру пополам и сейчас примемся хозяйничать: будет нам обоим легче. Если потом окажется, что ты не так хорош, как мне кажется сегодня, — расстанемся без церемоний.

Это предложение Ян принял с радостью и того же дня вечером перенес свои вещи к Феликсу; квартира его, чистая, светлая, удобная, показалась раем после вонючей комнатки в еврейской гостинице.

На другой и следующие дни Яну велели дописывать портреты, которые он набрасывал собственной манерой, выработанной у Батрани, широкими мазками, быстро и толсто. Эта манера не понравилась учителю, и первый фаворит итальянца начал ее осмеивать, показывать пальцами. Яну велели сообразоваться с местными приемами и поступать как все. Это была чрезвычайно однообразная, подневольная работа, вовсе ничему не научающая. Баччиарелли редко приходил и поправлял, а малейшее отступление от своего способа преследовал как проступок. Он, как и все люди с узким горизонтом, видел только одно совершенство, свое. Он не понимал, что красоту можно было изобразить различными способами и по-разному. Ян вскоре заметил, что вместо того, чтобы учиться, он отставал. Его душа вздыхала по Италии, но как ему туда попасть?