Сфинкс - [108]

Дома, как мы сказали, не было правительства, постоянно шла глухая борьба. Моментами наступало временное перемирие, но сейчас же вслед за ним жаркие схватки. Жена художника не могла утихомириться; муж о ней не заботился, а она так любила забавляться, веселиться и показывать зубки, что готова была рискнуть всем, лишь бы похохотать и поиграть на свободе. К счастью или к несчастью, у них не было детей, так как ежегодно у бедной женщины был выкидыш, и ежегодно оплакивая недоношенного ребенка (так как очень хотела иметь сына), она опять по неосторожности подвергалась подобному же горю.

Перли жил на Немецкой улице. Наши приятели как раз подошли в момент ожесточенной перепалки с женой; отдельные громкие фразы, бросаемые, как выстрелы, дошли до их ушей еще на лестнице.

— Я была у брата Симона! — кричала Розынка.

— У брата Симона! И у брата Иуды, может быть? Сколько раз я тебе говорил, чтоб ты не ходила к этим бездельникам? Это разбойники!

— Можно тебе, можно и мне. Ты ведь ходишь к Федерам; а чем хуже мой брат Симон, Фаддей или же добряк Бартоломей?

— Я тебе покажу! Я тебя проучу!

— Бей, бей! Симон вернет тебе вдвойне!

— Врешь ты! Ей Богу, ты не ходила к Симону. Я вчера нарочно был у него, не было его дома, поехал за покупками.

— Что, ты будешь за мной следить! Так ничего не узнаешь. У меня своя воля. А что ты мне докажешь? Тебе Бог знает, что кажется и рога у тебя растут.

— Вот то-то, что рога! Но я тебе другие рога наколочу.

— Не дождешься!

Хлопнула дверь, так что зазвенели окна и этим закончился разговор, как раз когда входили Ян и Тит. Перли еще был бледен от гнева и, стоя перед мольбертом, усиленно растирал краску на палитре, макая кисть без нужды то в масло, то в скипидар, то в краску. С палитры краска капала на пол.

Заметив у дверей Тита и кого-то чужого, он сдержал гнев, улыбнулся, словно и в мыслях не было ничего неприятного, и подошел к ним.

— Художник приходит познакомиться с художником! — воскликнул Тит. — Пан Ян Ругпиутис.

— А! Как я счастлив, — сказал, хватая их за руку, Перли и придвигая стулья. — Давно я желал иметь счастье познакомиться со столь знаменитым мастером, который приносит столько чести своему народу… Не сумею выразить мою благодарность…

Он взглянул на него.

— Вы посещали чарующую нашу Италию! — сказал он. — Моя родина, но я не знаю ее, и не имея возможности учиться там, ношу ее только в переполненном сердце, как воспоминание о дражайшей матери! Я ученик Батрани.

— Я тоже, — ответил Ян. Перли смутился.

— Я был у него довольно долго. О! Это был человек и настоящий художник, головой и сердцем преданный искусству. — При его помощи я стал тем, чем теперь являюсь! — добавил Перли. — Хотя я нигде не путешествовал, но отдаваясь своему занятию всецело, я постигаю тайны.

Понятно, надо было осмотреть картины, и здесь Перли жадно начал выспрашивать Яна, так как надеялся чему-нибудь научиться. Ян ходил, нельзя было иначе, от полотна к полотну, а Перли очевидно гордился все больше похвалами. Вдруг быстро раскрылись двери; Розына, ничего не зная о приходе посторонних, влетела не совсем одетая. Она бежала к мужу, остановилась, взглянула на Яна, который сразу ей понравился, поправила платье, раскрытое на красивой все еще груди и, покраснев, сделала шаг назад.

— Моя жена! — выговорил с усилием Перли. — Моя жена…

Розына, зардевшись и смутившись, поклонилась Яну с дьявольской усмешкой и убежала с кокетливой ловкостью, искоса стреляя своими огненными глазками.

— Этот большой образ, — говорил Перли, которого злили бесстыдные поглядывания Розынки, — я пишу для одного местного священного места (для провинциального костела): Освобождение Святого Петра.

— Освещение распределено очень умело.

— Действительно, не ища незаслуженных почестей, в освещении, по всеобщему признанию, я иду впереди, — сказал художник. Соблаговолите взглянуть на это освещение лица апостола.

— Очень хорошо, — буркнул Ян, — такая большая картина… Эта голова наверно с натуры? — спросил он.

Перли, который только слышал о том, что головы и тела рисуют с натуры, ловко подхватил:

— Я усиленно желал, чтобы ее можно было взять с природы, но у нас живые образцы недоступны. Предрассудки, навык, темнота, нужда; не могу получить живые модели. Раньше я писал с натуры, теперь уже только из головы…

— Тем выше умение, тем красивее кажется нам эта голова! — промолвил Мамонич.

А голова, о которой шла речь, была перерисована из эскизов, изданных в Риме по фрескам Рафаэля и настолько очевидно принадлежала одному из докторов в "Диспуте", что ошибка была невозможна. Перли верно ее перерисовал на кальку, но испортил несоответственным колоритом и освещением.

Начался разговор о живописи и здесь, наконец, Перли несмотря на всю ловкость, обнаружил, какой он неуч, рассказывая, то о секретах, какими обладал при подготовке фона красок, то о каких-то особенных выглаживаниях и т. п. Ян терпеливо выдержал разговор, когда Мамонич подводил Перли и подбивал его как бы нарочно на все большие и большие глупости, но почувствовал усталость и скуку. Перли, войдя в роль, болтал все более горячась.

Удивление Яна росло, он раскрывал широко глаза, едва мог удержаться с одной стороны от зевков, а с другой от смеха, а плечи сдерживал изо всех сил, чтобы их не поднимать ежеминутно.