Сфагнум - [51]
— А дзе дружок ваш?
История Серого была настолько удивительна, что Шульга решил рассказать ее почти правдиво.
— Он себе подружку нашел.
— У Глуске? — хлопнула в ладоши потрясенная баба Люба.
— Нет, в Октябрьском.
— Только у нее муж есть! — встрял Хомяк, которому наконец удалось сказать гадость про очаровавшего его человека.
— А як зовут?
— Пахом, — ответил Шульга. — Не подружку, мужа.
— Пахомава рассамаха?! — встревожилась баба Люба. — Ах ты ж лярва! И вы яго там з этай русалкай кинули?
— С какой русалкой? Хорошая девушка. Прилежная, — тепло улыбнулся Шульга.
— Што вы к ней палезли? Яна ж русалка, не чэлавек! — вскрикнула баба Люба. — Выглядзит, как чэлавек, но — не чэлавек! У нас все к ей не падходзят на дзесяць шагоу, баяцца! И мамка у ней такая ж была! Чаго вы пашли?
— Нас муж позвал. В гости, — Шульга изо всех сил пытался трансформировать дикую сделку, заключенную Серым на развалинах таверны, во что-то приличное.
— Яна русалка, панимаеце? Не такая, як у сказках, а настаяшчая. Што пра их мая баба казала — што кагда-та дауным-дауно, да рэвалюцыи, русалки были абычными девушками, толька тапелицами. Из-за няшчастнай любви утапилися. И з тых пор стали русалками. Раждаются на свет, памирают, как людзи. Толька — русалки. Ну, так старые людзи гаварыли, но я думаю, эта ерунда, забабоны и суеверыя! А вот што точна вам гавару, так это што русалка мужыкоу са света сжывае! Пахом яшчэ тры года назад не пиу, не курыу дажэ! С армии прышол, хату паставил. А як яна с им жыць начала — трапачка адна асталась ад Пахома. Инвалид он тепер! Пье не устае!
— Нет, вы не правы, баба Люба, — мягко остановил ее Шульга. — Мы, наверное, о разных людях говорим. Там другая ситуация: он — алкаш, унижает ее, вы б знали, что только с ней делает. А она — ангел, терпит молча. Плюс на ней все хозяйство.
— Дык друг эты ваш с ей астался? Вой-вой! — запричитала баба Люба.
Она перекрестилась сложным крестом: помимо четырех привычных точек, к которым прикасаются при наложении крестного знамения, она ткнула собранной в щепоть ладонью в свои губы, плечи, щеки и бедра.
— Главное, што б он с ей не любился, — сказала она строго. — Если не выдзержит, если ана ево заташчыт пад адзеялы, усе — не спасем вашэва прыяцеля.
— У него презерватив есть, — криво усмехнулся Хомяк.
— Ты полыбься яшчо! — передразнила его баба Люба. — Вы не у горадзе! Тут вас анальгин не спасет!
Причитая, она вышла из хаты.
Глава 14
Глусский райисполком располагался на главной площади города Глуска рядом с пугающе-непонятным плакатом «Биоразнообразие — это наша жизнь». Плакат изображал шагающего по полю аиста, брезгливо несущего в клюве лягушку. Семантика плаката была настолько широка и туманна, настолько легко обратима как в области, связанные с борьбой с врагами (лягушка), так и в темы, завязанные на продолжение рода и жизни на Земле (аист), что хулиганы боялись осквернять плакат, а заезжие любители граффити предпочитали покрывать тэгами заборы и административные здания. На третьем этаже Глусского райисполкома находился кабинет председателя, украшенный китайским искусственным камином с подсветкой из рубиново-красных лампочек. Стены кабинета были отягощены тремя помещенными в рамки грамотами победителя районного конкурса «За духовное возрождение», живописным полотном, изображающим красоту глусского края в гуаши, пол — украшен роскошным ковром с государственным гербом. Кроме того тут находился массивный офисный стол и коллекция вересковых трубок, которые никогда не разжигались, но призваны были подчеркнуть глубокомыслие хозяина кабинета. Был тут и пенополистироловый глобус, вмещавший до шести бутылок виски.
В кабинете председателя Глусского райисполкома сидели председатель Глусского райисполкома Петриков и председатель Глусского совета депутатов Степаненя. Они были погружены в задумчивость, возможно — оттого, что только что ознакомились с содержимым глобуса-бара.
— У цибя, Симен, памидоры не чырнеют? — спросил председатель исполкома у председателя совета депутатов.
— Не чырнеют, — ответил собеседник.
— А у меня чырнеют.
— Плоха.
— Ясна, што плоха. Ано на вкусавых качыствах не атражается, но некрасива. На стол не паставиш.
— А дзе чырнеют?
— Сьнизу. Сьверху нармальные, зиленые. А сьнизу чорные.
— А ты пырскау?
— Неа, не пырскау.
— Я у тым годзе тожа не пырскау, — развел руками Семен. — И у меня пачырнели. А у этым папырскау и не пачырнели. Нада пырскаць.
— А как ты пырскаеш?
— Бяру вядро, дзихлафос разважу и з веникам па радам иду. Веник у вядро макаю и пырскаю.
— И памагае?
— Ну гавару ж цибе, не пачырнели.
— А ничыво, што дзихлафосам? Это ж химия.
— Дык дзихлафос эта не нитраты какие-нибудзь. Это натуральная химия. Ана дажэ палезна для жылудка и двенаццатиперстнай кишки.
В кабинет заглянула секретарь председателя Глусского исполкома Верочка. Верочке было 60 лет.
— Не сичас! — разозлился Петриков. — Заняты. Чай зьделай.
Ему не понравилось, что Верочка не постучалась, и Верочка это поняла: за тридцать лет совместной работы с Петриковым она научилась улавливать самые тонкие нюансы в его настроении.
— Глядзи, Симен, што мне камерсанты прэзентавали, — улыбнулся Петриков Степанене и достал
Виктор Мартинович – прозаик, искусствовед (диссертация по витебскому авангарду и творчеству Марка Шагала); преподает в Европейском гуманитарном университете в Вильнюсе. Автор романов на русском и белорусском языках («Паранойя», «Сфагнум», «Мова», «Сцюдзёны вырай» и «Озеро радости»). Новый роман «Ночь» был написан на белорусском и впервые издается на русском языке.«Ночь» – это и антиутопия, и роман-травелог, и роман-игра. Мир погрузился в бесконечную холодную ночь. В свободном городе Грушевка вода по расписанию, единственная газета «Газета» переписывается под копирку и не работает компас.
Минск, 4741 год по китайскому календарю. Время Смуты закончилось и наступила эра возвышения Союзного государства Китая и России, беззаботного наслаждения, шопинг-религии и cold sex’y. Однако существует Нечто, чего в этом обществе сплошного благополучия не хватает как воды и воздуха. Сентиментальный контрабандист Сережа под страхом смертной казни ввозит ценный клад из-за рубежа и оказывается под пристальным контролем минского подполья, возглавляемого китайской мафией под руководством таинственной Тетки.
Эта книга — заявка на новый жанр. Жанр, который сам автор, доктор истории искусств, доцент Европейского гуманитарного университета, редактор популярного беларуского еженедельника, определяет как «reality-антиутопия». «Специфика нашего века заключается в том, что антиутопии можно писать на совершенно реальном материале. Не нужно больше выдумывать „1984“, просто посмотрите по сторонам», — призывает роман. Текст — про чувство, которое возникает, когда среди ночи звонит телефон, и вы снимаете трубку, просыпаясь прямо в гулкое молчание на том конце провода.
История взросления девушки Яси, описанная Виктором Мартиновичем, подкупает сочетанием простого человеческого сочувствия героине романа и жесткого, трезвого взгляда на реальность, в которую ей приходится окунуться. Действие разворачивается в Минске, Москве, Вильнюсе, в элитном поселке и заштатном районном городке. Проблемы наваливаются, кажется, все против Яси — и родной отец, и государство, и друзья… Но она выстоит, справится. Потому что с детства запомнит урок то ли лунной географии, то ли житейской мудрости: чтобы добраться до Озера Радости, нужно сесть в лодку и плыть — подальше от Озера Сновидений и Моря Спокойствия… Оценивая творческую манеру Виктора Мартиновича, американцы отмечают его «интеллект и едкое остроумие» (Publishers Weekly, США)
Книга представляет собой первую попытку реконструкции и осмысления отношений Марка Шагала с родным Витебском. Как воспринимались эксперименты художника по украшению города к первой годовщине Октябрьской революции? Почему на самом деле он уехал оттуда? Как получилось, что картины мастера оказались замалеванными его же учениками? Куда делось наследие Шагала из музея, который он создал? Но главный вопрос, которым задается автор: как опыт, полученный в Витебске, повлиял на формирование нового языка художника? Исследование впервые объединяет в единый нарратив пережитое Шагалом в Витебске в 1918–1920 годах и позднесоветскую политику памяти, пытавшуюся предать забвению его имя.
Жил-был стул. Это был не какой-нибудь современный навороченный аппарат с двадцатью функциями, меняющий положение спинки, жесткость сидения, оборудованный вентиляцией, обшитый страусиной кожей.Нет, это был обычный старый стул. Не настолько старый, чтобы считаться лонгселлером и молиться на него. Не настолько красивый, чтобы восхищаться изяществом его линий, тонкостью резьбы и мельчайшего рисунка батистовой обивки… Да и сделан он был отнюдь не Михаилом Тонетом, а лет семьдесят назад на мебельной фабрике, которая, должно быть, давным-давно закрылась.В общем, это был просто старый стул.
Представленные рассказы – попытка осмыслить нравственное состояние, разобраться в проблемах современных верующих людей и не только. Быть избранным – вот тот идеал, к которому люди призваны Богом. А удается ли кому-либо соответствовать этому идеалу?За внешне простыми житейскими историями стоит желание разобраться в хитросплетениях человеческой души, найти ответы на волнующие православного человека вопросы. Порой это приводит к неожиданным результатам. Современных праведников можно увидеть в строгих деловых костюмах, а внешне благочестивые люди на поверку не всегда оказываются таковыми.
Главный герой романа, ссыльный поляк Ян Чарнацкий, под влиянием русских революционеров понимает, что победа социалистической революции в России принесет свободу и независимость Польше. Осознав общность интересов трудящихся, он активно участвует в вооруженной борьбе за установление Советской власти в Якутии.
В сборник произведений признанного мастера ужаса Артура Мейчена (1863–1947) вошли роман «Холм грез» и повесть «Белые люди». В романе «Холм грез» юный герой, чью реальность разрывают образы несуществующих миров, откликается на волшебство древнего Уэльса и сжигает себя в том тайном саду, где «каждая роза есть пламя и возврата из которого нет». Поэтичная повесть «Белые люди», пожалуй, одна из самых красивых, виртуозно выстроенных вещей Мейчена, рассказывает о запретном колдовстве и обычаях зловещего ведьминского культа.Артур Мейчен в представлении не нуждается, достаточно будет привести два отзыва на включенные в сборник произведения:В своей рецензии на роман «Холм грёз» лорд Альфред Дуглас писал: «В красоте этой книги есть что-то греховное.
В «Избранное» писателя, философа и публициста Михаила Дмитриевича Пузырева (26.10.1915-16.11.2009) вошли как издававшиеся, так и не публиковавшиеся ранее тексты. Первая часть сборника содержит произведение «И покатился колобок…», вторая состоит из публицистических сочинений, созданных на рубеже XX–XXI веков, а в третью включены философские, историко-философские и литературные труды. Творчество автора настолько целостно, что очень сложно разделить его по отдельным жанрам. Опыт его уникален. История его жизни – это история нашего Отечества в XX веке.
Перевернувшийся в августе 1991 года социальный уклад российской жизни, казалось многим молодым людям, отменяет и бытовавшие прежде нормы человеческих отношений, сами законы существования человека в социуме. Разом изменились представления о том, что такое свобода, честь, достоинство, любовь. Новой абсолютной ценностью жизни сделались деньги. Героине романа «Новая дивная жизнь» (название – аллюзия на известный роман Олдоса Хаксли «О новый дивный мир!»), издававшегося прежде под названием «Амазонка», досталось пройти через многие обольщения наставшего времени, выпало в полной мере испытать на себе все его заблуждения.