Сезон тропических дождей - [170]

— Этих освободить немедленно! — приказал сторожам, ткнув пальцем в сторону наших и поляков.

Во дворе поднялся ропот недовольства, вокруг Окобе стали собираться люди.

— А как же мы? Почему держат нас? В чем мы виноваты?

Ободе обвел взглядом столпившихся вокруг него — хмурых, небритых мужчин, изнуренных женщин, детей… Строго посмотрел на сторожей:

— Кто распорядился задержать этих людей?

— Никто. Мы сами… — неуверенно сообщил один из охранников, озадаченный решительным тоном сержанта. — Белые ведь… Вот и задержали.

— Остолопы! — рявкнул Окобе, передразнил: — «Белые ведь…» Разные бывают белые. Пора уже понимать. Это государственный дом, и люди, которые в нем живут, нашей стране пользу приносят.

И энергично, как дирижер оркестра, вскинул над головой повелевающую руку:

— Освободить всех! И немедленно!

И, обращаясь к мгновенно оживившейся толпе пленников, улыбаясь во весь рот, по-мальчишески искренне радуясь своей неожиданной высокой освободительной миссии, провозгласил:

— Идите, товарищи, спокойно по своим квартирам! Вас больше не тронут.

Когда они возвращались в посольство, на одной из улиц из придорожных кустов по их машине сделали несколько выстрелов. Кто стрелял, разобрать было невозможно, но Окобе и не собирался разбираться — просто ответно дал очередь из автомата по кустам. Он выполнял свой долг: охранять тех, кого ему поручили.

— А ведь там могли быть и свои, — пробормотал Ермек.

Когда они подъехали к зданию посольства и осмотрели машину, то обнаружили три дырки от пуль, причем одна была под самой крышей кабины — вошла вблизи заднего стекла и, пронзив потолочную обшивку, видимо, застряла в корпусе.

— Чуток бы ниже — и в затылок, — спокойно определил Ермек. — Вот это да!

Две физиономии, Ермека и Окобе, сияли, как два ясных солнышка, сейчас и Ермек переживал свой звездный час. Он, Ермек Мусабаев, был в бою! Но, входя с Антоновым в приемную посольства, мгновенно придал лицу обычное невозмутимое выражение, лениво спросил коменданта:

— Ну как вы тут?

— Ничего! — улыбнулся Битов. — Пока живы. А как вы погуляли?

— Тоже ничего… — небрежно обронил Мусабаев. — Правда, пальнули в нас, но промахнулись, на самую малость…

И медленно пересек вестибюль с легкой развалочкой.

Антонов про себя усмехнулся: теперь у Ермека будет рассказов на всю жизнь.

По вестибюлю нервно расхаживал по-прежнему обряженный в свою аэрофлотскую форму Кротов. Но форменная рубашка его и брюки были мятыми, в пыли, а на одном погоне не хватало пуговицы. Кротов временами бросал напряженный взгляд на стоящий на столе Битова телефон, и было ясно, что ждет он важного звонка.

— Я видел Сураджу, — сказал Антонов. — Он сообщил мне, что вас били. И здорово?

Кротов мрачно усмехнулся, с досадой махнул рукой:

— Приложили маленько… Да разве в этом дело?

— А в чем?

Аэрофлотчик не ответил, снова бросил взгляд на телефон, потом на настенные часы и вдруг решительно направился к двери, ведущей в глубь здания.

Битов, проводив его взглядом, усмехнулся:

— Тоже рвется в бой! Только вряд ли посол его сейчас отпустит. Да еще в форме. Опять побьют.

— А куда он собрался?

— На аэродром. Недавно оттуда звонил какой-то асибиец, из служащих Кротова, обещал еще раз позвонить, но предварительно сообщил, что налетчики убрались, однако напоследок зажигательными гранатами подожгли два асибийских самолета и некоторые аэродромные помещения, в том числе багажное отделение. А в этом отделении весь багаж для завтрашнего рейса на Москву.

Антонов ужаснулся:

— Там маски Аревшатяна!

В кабинете посла по-прежнему толпились люди, народу оказалось еще больше, чем раньше, — чуть ли не половина посольства. Все были оживленны. Только что передали правительственное сообщение: неся потери, налетчики с боем поспешно отступили к аэродрому, им удалось улететь на своих самолетах. Взбунтовавшаяся рота подавлена, главари арестованы. Потерпели провал отдельные небольшие выступления контрреволюции в разных районах города. Положение в столице нормализуется.

Еще недавно болезненно бледное лицо посла покрылось легким румянцем. С трудом опершись на подлокотники кресла, он поднялся во весь рост, оглядел собравшихся в кабинете сотрудников вспыхнувшими живым светом глазами:

— Ну что вы скажете? Они не прошли все-таки! А?

Лучи фар выхватили из темноты фигуру женщины, идущей по дороге, и Антонов тотчас ее узнал: старенькое цветастое платье, туго обтянувшее полное тело, странно массивная от взлохмаченных кудряшек голова, короткие, тяжелые, давно растоптанные дальней ходьбой ноги…

Диана шла по дороге одна и даже не среагировала на свет фар и шум мотора. Плавно тормозя, Антонов подъехал к ней на малой скорости и окликнул. Глаза ее были стеклянными и глядели на Антонова, не видя его.

— Садитесь!

Она не шелохнулась.

— Диана, что с вами? Садитесь же!

Она молча обошла машину, он открыл ей навстречу дверцу изнутри. Диана плюхнулась рядом с ним на сиденье и словно закаменела, безучастно глядя на дорогу.

Антонов снова разогнал машину. Удивленный ее долгим молчанием, поинтересовался:

— Что так поздно?

Она не ответила, будто и не слышала вопроса.

В этот час улицы, ведущие к району Акеда, в котором жил Антонов, обычно пусты. Но сейчас частенько попадались группы вооруженных граждан. Антонов ждал, что дружинники его остановят, но, должно быть, острота обстановки в городе уже пошла на убыль.