Сезон - [12]

— Я хочу сказать, — повысил голос Козоглазов, — что даже два человека, работающие плечо к плечу, не могут трудиться одинаково. Поэтому и труд надо оценивать по-разному — не для того ли введен КТУ? Я тут слышу разговорчики: мол, бригадир две смены продурковал. Но, — поднял палец Козоглазов, — бригадир — наше лицо, стоит ли выносить мусор из бригады?

На масках лиц не дрогнула ни жилка. Только Фокин смущенно косил на грязный пол: такой оборот ему по душе, дело говорит Косой…

— Дадим бригадиру коэффициент один и один…

Паша опустил голову и обреченно вздохнул.

— С кого же сдернем эти десять процентов для Фокина? — с недоумением спросил чей-то голос из-за крутых спин.

— Ну, кто у нас помоложе?..

И тут на середину тесного вагончика выкатился Славка Бич.

— Вот! Вот и у нас в СМУ так начиналось: подберутся человека дватри, один с таким языком, как у Косого, другой с нахальной рожей, и работать не будут и деньги с бригады потянут. Вот что такое КТУ!

— Тебе-то какое дело? — все еще напористо, но с растерянностью в глазах спросил Козоглазов. — Ты из другой бригады, там и дели свою премию.

Славка, как сорвавшаяся пружина, молча кинулся вперед. Верткий Хасан перехватил его. А он вытягивал вперед руку с цепкими пальцами, целясь Козоглазову в лицо, хрипел, задыхаясь:

— Таких, как ты… гад! Таких, как ты…

Проходчики повскакивали с мест, взорвались хриплыми голосами.

Паша вытер рукавом холодный пот со лба, боком вдоль стенки пробрался к выходу. Жизнь продолжалась. Он небрежно подхватил папку с бумагами, легкой походкой направился прямиком через барханы в поселок. Собрание было закончено.

Фокин, то краснея, то бледнея, заявил затравленно огрызавшемуся товарищу:

— Все правильно, Косой! Всем по «единице», мне — «ноль девять». Кто за меня бурил — тому накинем десять процентов.

— Да пошли вы, — направо и налево огрызался Козоглазов. — Скажешь — сразу рот затыкают…

Возле поселка бодро шагающего начальника участка догнала вахтовка.

Остановилась. Шлейф пыли догнал и захлестнул машину. Хасан высунулся из двери, сверкнул фиксами:

— Хватит гулять пешком, начальник!

Смены бригад, неприлично чистые и опрятные для этих мест, для затертого спецовками салона, рассыпались по драным дерматиновым сиденьям. Сумки, чемоданы. В глазах людей алчные огоньки, которые появляются перед отгулами, отпуском, перед долгожданными переменами.

Паша подсел к Игорю. Его распирало от радости, хотелось поговорить, но Интеллигент отвечал односложно, отрывисто — душой он был уже дома:

— Ну и что? Собрание как собрание.

— Э-э, нет, — смеялся Паша и тряс лохматой головой: вы могли бы быть и поактивней: все-таки личный интерес, деньги… Могли бы, по справедливости, тебе накинуть премию за то, что выручал, работая на кэша…

Могли, но забыли… Это плохо. Но все-таки Славка выступил не за свой интерес, а за убеждения. А как его поддержали?! Нет уж, зря ты говорил, что у нас работа без жесткого правления невозможна.

С расстановкой, терпеливым тоном учителя Игорь стал спорить:

— Слава мог не выступить, я его лучше знаю. Просто совпали его настроение и брехня Козоглазова. Не кинулся бы он, и проходчики промолчали: лаптевские потому, что им дела нет до чужой премии, фокинские потому, что премию сдернули с одного, а семерых это не коснулось… Случайность, а ты предсказываешь чуть ли не революцию!

Вахтовка затормозила возле столовой. Паша спрыгнул на землю, не прощаясь, направился в контору. Игорь смотрел ему вслед, думая, что обидел. Но вскоре Максимов появился уже без папки, запыхавшись, заскочил в салон и снова сел рядом с ним.

— На станцию поедешь? — удивленно спросил компрессорщик.

Паша кивнул — дела, и опять за свое:

— Я все понимаю. Здесь не цвет рабочего класса, но если присмотреться… Работал я в НИИ, знаком с тамошними «козоглазовыми».

Но тут, что ни говори, все-таки получился живой разговор…

— И что ты хочешь доказать? — перебил его Игорь дребезжащим голосом. Машина набрала скорость и на ухабах нещадно трясло: — Лаптев не лишил премии Деда, хотя все возмущались, что он сачкует. И мне, как ты заметил, премию не набавили. Я, конечно, не в обиде, попросят — еще помогу. Хотя, сам мог потребовать, а ты напомнить. И все так!

Тесный вокзальчик, построенный, еще в начале века, толкучка у кассы, грохот проносящихся поездов. Где-то там, в двенадцати часах езды на запад, у Игоря была другая жизнь, в которой этот вокзал, подземный участок и собеседник с кирпичным от загара лицом было не более, чем недоразумением. Но зал ожидания был забит, узкий перрон заливало спокойным светом неоновых фонарей, черные шпалы лестницами убегали во тьму. Томительное ожидание поезда. Но вот, луч света блестящей спицей пронизал тьму, Игорь облегченно вздохнул, отчуждаясь от станции.

* * *

Июль. Пожухла и попряталась трава. Даже в распадках, руслах пересохших ручьев, там, где бывает тень, взгляд уже не наткнется на сочную зелень: до горизонта один унылый цвет — цвет пустыни. Она раскалена, как сковорода на печи, пышет в лица прелым жаром полыни и солярки. В шурфе, прохлада и нескончаемый дождь. Мокрая рубаха липнет к телу, хлюпает вода в сапогах.