Сезон для самоубийства - [9]

— А почему нет? Сам же говорил, что огород у него дай бог каждому. — Отец замер на мгновение, словно вдруг что-то увидел перед собой. — Ну-ка, ну-ка, еще раз про огород.

И Евгений рассказал и про огурчики ранней и поздней посадки, и про помидоры, и про цветы. «Ну прямо все лето, как в оранжерее», — повторил он слова соседки Потапенко.

— Про цветы, бог с ними, это я не понимаю, а вот про огородик… — отец левой рукой поймал себя за ухо и стал его теребить. Евгений эту привычку помнил с детства. И даже сам, не замечая того, перенял отцовский жест. — Про огородик я тебе вот что скажу. Сейчас у нас только начало августа, полсада, считай, не убрано: и яблоки, и сливы, и огурчики, как ты говоришь, у него поздние, и всякое прочее добро.

— Это не я говорю, — вставил Евгений, — это соседка, она сказала: припасливый Иван Семенович, еще с прошлого года консервированное осталось.

— Не перебивай, — отмахнулся отец, — нет у тебя никакой выдержки. Значит, тем более, мужик он был основательный, а просто так, за здорово живешь, на тот свет отправился. Бог с ней, с женой, тут я не судья. А вот ты знаешь, к примеру, когда в деревне можно купить дом?

Евгений опешил.

— Не знаешь, — заключил отец. — А вот я знаю. Я по этим краям столько поездил-переездил. И не только по этим. Потапенко этот твой был хорошим хозяином, а хороший хозяин урожай свой посреди лета никогда не кинет. Я-то знаю. Из последнего будет вытягиваться, а что сам посеял — соберет, уж будь спокоен, свое ведь, не чужое. А почему я про дом спросил? Да потому, что ты вот попробуй посреди лета купи у хозяина дом. «Нет, — скажет, — осенью продам». А сейчас, когда и сено там еще можно покосить, и грядки не убраны, никто тебе дом продавать не станет. Не сезон.

— Ты прямо, как мой тесть, тот тоже: сезон, не сезон.

— А что ты думаешь, так оно и есть.

— Значит, если бы все это произошло в октябре, то ты бы в самоубийство Потапенко поверил?

Отец остановился и серьезно посмотрел на сына.

— В октябре? Тогда поверил бы.

Евгений возвращался домой и насмешливо крутил головой. Ну дает отец! Вот он, следователь, завтра придет в прокуратуру и скажет своему начальнику: нет, это не самоубийство, потому как вроде бы не сезон. Не сезон для самоубийства. Смех один, выдумает же такое? «Я, конечно, всех твоих тонкостей не знаю, — сказал ему напоследок отец, — но ты следователь, ты и ищи, а я в это самоубийство что-то плохо верю».

Евгений Ковалюк не верил в него совсем.

После этого вечера прошло две недели. И дни эти пронеслись для следователя так быстро, что он и сам не заметил.

Сегодня, вернувшись из трехдневной командировки, он, наконец-то, смог сказать себе, что дело Потапенко подходит к завершению, а главное, подшутил над собой следователь, он это не может сказать и своему начальству.

Он не зря мотался в соседнюю область. После протокола опроса главного свидетеля ему не надо было ничего выдумывать, предполагать и дотягивать.

…Он заранее договорился о встрече. Очень важно, чтобы эти двое были дома и ничего не заподозрили.

Милицейский «газик» плавно затормозил возле коттеджа на Лесной улице. Вместе с Ковалюком прибыли три милицейских работника.

Бледное лицо Нины Федоровны замерло от удивления и напряжения. А вот он, Алексей Яковлевич, держался спокойно.

— А санкция прокурора у вас есть? — с показной любезностью осведомился он, и его круглое красивое лицо расплылось в добродушной улыбке.

Обыск продолжался второй час. Нина Федоровна сидела как замороженная, стараясь не смотреть на соседей-понятых. Она болезненно морщилась и время от времени пыталась поймать взгляд Алексея.

— Ищите, ищите, — бросил он милиционеру, когда тот добрался до полки со слесарным инструментом.

Нина Федоровна заметила, как напряглось лицо Алексея. Она сразу вспомнила, что видела у него вот такой же испуганный, удивленный взгляд, когда тело Ивана увозили в морг.

Из ящика с инструментами милиционер достал небольшой сверточек. Алексей Яковлевич дернулся и тут же замер на месте, почувствовав на себе взгляд следователя.

Лейтенант отложил что-то в сторону, и у него в руках оказалась маленькая серенькая книжечка.

— Сберкнижка на предъявителя, — Ковалюк осторожно открыл ее и заглянул в последнюю запись. — Вера Ивановна неплохо знала про накопления своего отца — десять тысяч двести пятнадцать рублей.

— Как ты мог? — Нина Федоровна трясущимися губами словно выплюнула эти слова своему мужу и, обессиленная, опустилась на диван, закрыв лицо руками.

— Мог, не мог, — Алексей Яковлевич Борзуненко сидел в кабинете следователя прокуратуры и брезгливо морщился. — Да мы с Ниной сами разберемся. Ну взял я эту несчастную сберкнижку, покойнику-то она все рано ни к чему. Дочка… С дочкой, я думаю, мы тоже полюбовно договоримся. Ну польстился на чужое: бес попутал, что же мне теперь… — Он изо всех сил старался держать на лице покаянное выражение. — Мы все сами уладим, по-семейному.

— По-семейному, говорите? — Ковалюк протянул Борзуненко какой-то листок. — А вот с этим как быть? — он в упор смотрел на Алексея Яковлевича. — Эта женщина во всем призналась. Есть еще показания вашего сменщика на заводе. А вот это — следователь положил на стол еще один документ, — протокол допроса начальника дэза. На той неделе, когда «внезапно» скончался Потапенко, вам должны были разделить лицевой счет, и тогда уж, в случае непредвиденных обстоятельств, к вам обязательно подселили бы какого-нибудь жильца или даже семью, во всяком случае такие хоромы вам бы никто на двоих не оставил.