Сезон бойни - [29]

Несмотря на применение все более сложных и все более совершенных ИЛ-машин, несмотря на охват почти всей планеты датчиками с дистанционным управлением, несмотря на усовершенствованные приборы наблюдения и целые сети сбора информации, несмотря на огромное количество чисто мозговой энергии, прилагаемой к решению главной проблемы… все эти мозги будут работать целиком и полностью вхолостую до тех пор, пока кто-нибудь не сумеет правильно сформулировать вопросы.

Это и есть реальное знание, без которого не выиграть войну. Знание правильных вопросов. Приложение умственной энергии там, где она даст наибольший эффект.

Мы создали самую мощную в мире сеть ИЛов, нацеленную на решение проблемы. Около семи сотен ЧАРЛИ были объединены во всемирную сеть прикладного интеллекта, а с конвейера продолжали сходить новые машины со скоростью одна штука в неделю. Объем информации, которую можно было теперь обработать, находился за пределами человеческого восприятия. Однако анализ макрореальностей в реальном масштабе времени работал только в том случае, когда для его запуска вы задавали правильную модель проблемы.

Проще говоря, Интеллектуальные Машины пока лишь пытались очертить проблему. Они больше спрашивали, чем отвечали.

И тем не менее они оставались нашей последней надеждой. В один прекрасный день критический участок информации будет найдет – та часть головоломки, которая позволит расшифровать все секреты хторранской тайны. Доктор Зимф назвала это «первой маслиной из банки». Сеть ЧАРЛИ искала эту маслину.

Мы не имели ни малейшего представления, какой она будет и где обнаружится. Более того: мы могли уже держать ее в руке, но не догадываться, что это маслина, потому что у нее из задницы торчит черешок красного перца. Сеть ЧАРЛИ была единственной возможностью для человечества опознать маслину – независимо от того, будет она похожа на перец или нет.

Эта сеть была чем-то абсолютно новым в представлениях человека: среда чистого мышления, в которой идеи могли рождаться и развиваться независимо от культурных и эмоциональных предрассудков.

Любой взгляд – не важно, насколько он возмутителен, или глуп, или эксцентричен, – можно было непредвзято изучить, прежде чем рискнуть выпустить его в холодную мерзость реальности. Его можно было одновременно подкормить теплым супом вероятностей, искупать в сильном растворе кислоты скептицизма и лишь после этого либо отсеять как не заслуживающий дальнейшего рассмотрения, либо вознаградить триллионами и триллионами единиц машинного времени.

Человеческие существа, в свою очередь, похоже, не обладали способностью объяснить разницу между идеей и человеком, ее поддерживающим. Тех, кто проводит в жизнь непопулярные идеи, мы наказываем, а носителей всего, что нам угрожает, убиваем. И наоборот: награждаем болтунов, если они говорят приятные слова, которые подтверждают наши самые сокровенные предрассудки, Люди, изрекающие популярные истины, обнаруживают, что к ним плывут деньги и власть. Даже если то, что они говорят, неверно, деньги и власть укрепляют их позицию. Тем временем настоящая правда частенько увядает незамеченной. Новые теории должны ждать, пока не вымрут старые теоретики. Иной раз мы не видим или не замечаем очевидного, хотя оно лежит прямо перед нами, и проходят годы, прежде чем мы осознаем его правоту.

Это была еще одна истина, о которой говорил Форман на модулирующей тренировке. Машины летического интеллекта стали первыми областями идеальных концепций, где оперировали чистыми символами, где эмоции, предубеждения, личные интересы не рассматривались как факторы, подтверждающие или опровергающие обоснованность той или иной позиции.

Согласно Форману и некоторым другим, то, что считалось мышлением, было лишь манипулированием символами, лежащими в сфере языка – скользкой области, где значение каждого слова было столь же иллюзорным, сколь изменчивым. Это напоминало мир, видимый в калейдоскопе, где любая мысль, собранная из постоянно меняющих форму кирпичиков, рассыпалась, как горка психованной крупы, – сначала, когда говорящий придавал те или иные значения произносимым им словам, а потом, когда эти слова вновь меняли значения в ушах слушателя. Никто из нас никогда по– настоящему не слышит то, что говорит другой. В первую очередь он слышит то, что ему слышится. В этот момент значение сдвигается то туда, то сюда, корежится, раздавливается и в конечном итоге искажается в той мере, какая нужна для того, чтобы оно приобрело желательный или необходимый для нас смысл. Да и сами люди становятся в этой сфере простейшими объектами – еще одной вещью, которой можно манипулировать, подталкивать или удерживать с помощью языка.

Весь ужас положения заключался в том, что язык был единственной сферой мышления, доступной человеку. Рабы языка, мы не могли думать, взаимодействовать, передавать информацию, одновременно не загоняя себя в ловушку субъективного восприятия значений слов, подавляя в себе рациональное и объективное мышление, не давая ему даже зародиться.

То, что мы принимали за человеческое мышление, немногим отличалось от первичного бульона, в котором зачатки мыслей боролись за то, чтобы выжить и развиться, лишь мечтая в один прекрасный день вырваться на свободу – воспарить в воздух или утвердиться на земле. То, что мы принимали за человеческий разум, было настолько несовершенным, что вызывало жалость. И все-таки, в то же самое время, он восхищал, едва вы задумывались над тем, как много он успел совершить за свою относительно короткую историю – вопреки предубеждениям, исходно встроенным в органическую жизнь. Его свершения поражали еще больше, когда вы осознавали, что индивидуальные носители человеческого разума сделаны из мяса.