Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр - [134]

Мне казалось очень странным, как мало в чартах было музыки, имеющей хоть какой-то смысл или политическое значение. И такой человек, как Бой Джордж, стал, на мой взгляд, редким исключением. Люди, которые мне нравятся в музыке, – это те, кто сделал что-то абсолютно оригинальное, с отзвуком гениальности, и я ставлю Бой Джорджа в этот ряд. Он придумал нечто действительно великое и сложное. В то время, когда панк стал степенным и скучным, появляется Culture Club[335]. Фантастика. Джордж носил индийскую мужскую одежду в очень женственном стиле. Парнишка умеет петь, и у нас с ним одно происхождение – тот же жесткий мусор рабочих окраин. Он из тех, кто может постоять за себя, во что бы он ни ввязался, он умный, поэтому мне и нравится. Больше уважения, больше власти. Джордж был из тех парней, которых нам реально не хватало, чтобы сделать 1980-е более сносными.

Мир, в котором я хотел бы жить, – возвращение в ранние клубы, типа Louise, где абсолютно разные люди могли бы вращаться в одном и том же общем окружении и не создавать друг другу проблем, не осуждать друг друга и иметь разные сексуальные предпочтения.

Поэтому 1980-е гг. оказались для меня в этом отношении очень негативными, на самом деле это было жестокое соревнование из серии «кто сделает самое дорогое видео и покруче в нем выпендрится». Какая жалость, какой позор. Потому что, как я уже говорил, я люблю Duran Duran. Я обожаю «Hungry Like The Wolf», но разве так необходимо было снимать промовидео стоимостью в сотни тысяч фунтов? Они сотворили настоящего нового монстра – видеорежиссеров, и это стало реальной задницей. Требования, исходившие от этих людей, были смехотворными. Песня не имеет значения, работа в студии, твой образ жизни, твоя группа – ничто. Мы слышали только: «У меня есть идея. Все, что от тебя требуется, – за нее заплатить!» Видео становилось важнее музыки.

Самая смешная штука в то время – маллет. И опять-таки подразумевалось типа: «Нам прикольно!» О’кей, мне все равно, какую стрижку ты выберешь. Но как же все это было бессмысленно. Впрочем, я и сам тогда часто менял прически – хотя вряд ли они соответствовали моде! Только подумать, скольких причесок Бекхэма я был предшественником?

Я начал приклеивать кусочки меха на макушку суперклеем. Я использовал плавкую проволоку, чтобы эти пушистые шарики стояли прямо. Это были не дреды, а, скорее, такие кроличьи хвостики. У меня в голове болталось столько металла, что, клянусь Иисусом, только попробуй пройти контроль в аэропорте. Эта просвечивающая машина, которая издает писк, когда вы сквозь нее проходите, каждый раз просто заходилась: «Пиу-пиу-пиу!» Строчка «на голове моей замкнули провод» из «Rise» была еще и намеком на мою прическу, помимо пронзительной отсылки к южноафриканским пыткам электрошоком.

Я априори считаю то, что я делал, музыкой протеста. Тут уж ничего не попишешь. Это было необходимо сделать. Кто-то должен говорить правду. А время это было действительно лживое. Поразительно.

В моем творчестве всегда присутствовала политика. Ничего не могу с собой поделать. Я ощущаю естественную потребность помогать обездоленным и всегда буду ощущать. Я знаю, что это за эмоции. Я никогда не забуду полученной в детстве закалки и потому испытываю сострадание к людям, которым в жизни не повезло. Быть изгнанным из общества, которое не прощает ошибок, – совсем не просто. Так что – вот он я. Я изменю общество – я уже изменил его, и всегда буду пытаться это сделать, пусть даже сам буду тем, кто из-за этого пострадает. Все в порядке, я не против принять первую пулю, потому что в одном только музыкальном мире достаточно людей, которые это понимают. Это создает прекрасную стартовую площадку на будущее. Мой долг – встать и рассказать все как есть.

Когда дело дошло до записи нашего следующего альбома, Happy?, вышедшего в 1987 г., я испытывал злость на весь мир и страдал излишним многословием. Вместо того чтобы быть мелодичным, я подумал: «Запихну-ка я сюда столько слов, сколько смогу», – и мне это понравилось.

После совместных гастролей, где мы все так хорошо поладили, репетиции, на которых мы вместе писали песни для альбома, прошли удивительно гладко. Это реально вернуло меня к тому, почему я вообще начал писать песни. Вот поэтому мы и назвали этот альбом Happy? – даже трудно поверить, насколько «правильно»! – что реально удивило людей, поскольку стало уверенным шагом совершенно в ином направлении.

Нас объединяло потрясающее чувство совместной деятельности и любви к работе. Мне надоело прозябать в Нью-Йорке, ожидая, когда появятся люди. А здесь у нас было полно ярких идей, направленных к своеобразной поп-эмоциональности.

В «Seattle» звучит исключительная мелодия, в том смысле, что группа записала ее без меня. Обычно такого не бывает, но случилось так, что я застрял в Нью-Йорке с болезненным шумом в ушах, а это означало, что я не мог лететь. Группа отправилась в пункт нашего назначения, Сиэтл, и в течение недели им нечего было делать, поэтому мы договорились, что они пойдут и запишут что-нибудь, типа базовый бэк-трек. Когда я с ними связался, они сказали: «О, да это так, штука, с которой мы тут возились», – а я возразил: «Что? Это чертовски увлекательно!» Я до сих пор храню демокассету, которую они мне тогда дали. Она просто звенела, эта песня.