Сэвилл - [194]

— Вот именно, — сказал он. — А не наоборот.

Он засмеялся, глядя на брата с торжеством.

— Ты должен испробовать все, что в тебе есть, Стив. Ты должен уйти отсюда и жить.

— А ты лицемер. Предатель и лицемер, — сказал Стивен, багрово краснея, и отвел глаза.

— Но не только, — сказал он. — Во мне есть много другого. Хорошего. Я могу тебе помочь. Я ведь не только плохой. Во мне есть много такого, что ты мог бы принять. Что ты должен принять. И я знаю что.

— Какого такого? — сказал Стивен.

— Того, что ты сам никогда не испытаешь, чего нельзя испытать, смиряясь.

— Прямо как Христос в пустыне, — сказал брат.

— Разве?

— А когда ему предлагали все царства мира. Я верю в то, что делаю. Что это приносит добро.

— Добро. Но какое добро? Добро Христа. Не добро понимания, не добро принятия зла, а только добродетель, ханжество, чурание зла.

— А знаешь, — сказал брат медленно, не спуская с него глаз, — зло-то — оно в тебе, Колин.

— И в тебе, — сказал он. — Я стараюсь, чтобы ты это осознал.

Но брат продолжал смотреть на него исподлобья, сдвинув брови. В его взгляде была растерянность, тревога. Он мотнул головой.

— Нет, — сказал он, — не понимаю я тебя.

— Но ведь ты чувствуешь, Стивен, — сказал он, — что я желаю тебе добра? Не «добра» Христа, а подлинного добра, которое делает тебя по-настоящему живым.

— Ну… — сказал брат.

— Ты ищешь «добра», которого хотят для тебя наши родители, потому что боятся. Ты должен избавить их от этого страха. Ты должен вырваться на волю.

— Угу. — Но он его больше не слушал. Со двора вошел Ричард. Он уже учился в классической школе и был первым учеником в классе. — Ты лучше Дика спроси. Идеи — это по его части.

— А, у Ричарда хороший интеллект, но не идеи. Интеллект порождает рабство не меньше, чем все остальное. Он поступит в университет и погибнет навеки. Его выпотрошат дочиста, а «интеллект» станет для него панацеей.

— Ты думаешь? — сказал Ричард. Его худое лицо было бледным, но этот вызов он принял словно с дерзким задором.

— Люди всякие бывают, — сказал Стивен. — И мы вовсе не хотим все обязательно быть такими, как ты.

— Не как я, а благодаря мне, — сказал Колин.

— И не благодаря тебе. По-моему, ты только из одного стараешься: как бы для себя ухватить побольше.

— Ах, Стив, — сказал он угрюмо и посмотрел на своих младших братьев так, словно решил никогда больше с ними по-настоящему не разговаривать.

Это была лишь одна из многих ссор, которые он затевал с братом. Они выводили Стивена из равновесия, но Колин особенно не терпел его невозмутимости. Он смотрел, как Стивен играет в регби — та же физическая мощь, то же упорство, то же теперь почти сознательное добродушие, с какими он встречал натиск первых настоящих волн жизни. Он надеялся, что брат всплывет над ними, а не станет упрямо прорываться сквозь них, что он вынырнет, уплывет, а не будет стоять неподвижно, словно скала, принимая свое спокойствие как благо, а не как порок.

Как-то на обратном пути после матча он сказал:

— Я слышал, тебе предлагают контракт. Представитель городской команды.

— Ага, — сказал Стивен, все еще красный после игры. Разбитый нос был заклеен пластырем.

— Ты согласишься? — спросил он.

— Да ведь, — сказал он, — деньги неплохие.

— Значит, из тебя колбасу сделают?

— Какую еще колбасу? — сказал Стивен и засмеялся.

— А такую, что ты будешь играть за деньги.

— Чего это ты вдруг деньги начал ругать? Работать будешь, а деньги получать не захочешь?

— Но не за это же! — сказал он. — Если получать деньги за игру, они становятся самоцелью.

— Ну, не думаю, — сказал Стивен.

Несколько дней спустя к ним приехали двое на автомобиле с шофером.

Эти двое прошли с отцом в нижнюю комнату. Потом туда позвали Стивена.

— Мне с тобой пойти? — спросил Колин.

— Я ж покрупнее их всех троих вместе, — сказал брат. — Как-нибудь я и сам за собой пригляжу.

Дня через три у дома остановился тот же автомобиль, и отца со Стивеном увезли в город. Стивен надел костюм, отец тоже начал было надевать костюм, но потом сказал: «Стану я перед ними хвостом вилять!» — и в конце концов поехал в спортивной куртке Ричарда.

Они вернулись только через четыре часа.

Лицо у отца раскраснелось. Войдя в дом, он хлопнул в ладоши.

— Ну, покончили, — сказал он.

Стивен вошел за ним не так быстро и, улыбаясь, поглядел по сторонам. Почему-то он наклонил голову, словно опасался задеть потолок: казалось, он заподозрил, что на самом деле крупнее, чем думал.

Отец пошарил во внутреннем кармане куртки, вынул чек и положил на стол.

— Двести фунтов, — сказал он медленно, ведя пальцем по буквам, пока не упер его в цифры. — И все, — добавил он, — мое умение убеждать.

— Ну что же, — сказала мать и поглядела на Стива так, словно то в нем, о чем она всегда знала, стало теперь явно для всех. У ее сына был какой-то дар, какая-то редкая сила, о которой прежде никто не подозревал, и он вернулся с ней в их дом невозмутимо, не потеряв головы от радости и даже не очень удивившись.

— Но ведь это только крепче его связывает, — сказал Колин. — Почему ты его продал за столько?

— Да не обращайте внимания, — сказала мать. — Уж конечно, он промолчать не может.

Половину положили в банк на имя родителей, половицу — на имя Стива. Родители купили телевизор и ковровую дорожку на лестницу. В камин нижней комнаты вставили нагревательную электроспираль.