Сэвилл - [192]

Теперь она сказала:

— Он получил распоряжение от своего отца предложить мне долю. То есть в фирме, хочу я сказать. Он рассчитывал, что меня это может соблазнить.

— По-видимому, он действительно дошел до крайности, — сказал он.

— Не думаю. И уж во всяком случае, не из-за меня. По-моему, на этом настояло его семейство, и до крайности он дошел из-за них. Кричал он, в сущности, вовсе не на тебя. Мне кажется, он предпочел бы, чтобы у него вообще не было никакой жены. Я предложила развестись с ним. А они добиваются от него, чтобы он либо заставил меня вернуться, либо подал на развод сам, назвав в качестве соответчика тебя.

Ей было трудно говорить с ним об этом: она все время со страхом ждала чего-то подобного. С самого начала она заверила его: «Тебе ничего не надо опасаться». А когда он спросил, чего, собственно, она ответила: «Со мной — ничего. Что тебя как-то используют». Теперь она сказала:

— Это было единственное, чем они по-настоящему мне грозили, — что тот, с кем у меня возникнет близость, будет втянут в бракоразводный процесс. По-моему, Фила в конечном счете как раз это и остановило. Но тут даже Дерек не пошел у них на поводу — так что все, пожалуй, оказалось не без пользы. Он настоял, чтобы тебя не трогали.

— Тем не менее, если уж они решатся, это их не остановит.

— Да.

— Возможно, так им посоветует адвокат.

— Возможно.

Она внимательно смотрела на него.

— Прямо-таки помолвка. Пожалуй, я должен буду на тебе жениться.

— Какой абсурд, — сказала она. — Ты появился намного позже.

— Ну, не так уж намного.

— Нет, намного, — сказала она. — Во всяком случае, для их целей.

Однако, быть может, муж и его семья с самого начала добивались именно этого — охладить его, лишить его отношение к ней непосредственности, ограничив тем самым ее свободу. Откровенность между ними вдруг исчезла — он стал уклончивым. У него появились другие женщины, в том числе учительница в одной из школ, где он работал. Она была моложе, ближе ему по возрасту, но, как он обнаружил, пустенькая и даже глупая. Ей нечего было противопоставить серьезному уму Элизабет. Их отношения оборвались столь же внезапно, как начались, и он вновь вернулся в квартиру на Кэтрин-стрит.

— Что же, мальчик мой, — сказала она, когда он рассказал ей про учительницу. — Их я жалею больше, чем тебя.

— Почему?

— Потому что ты становишься все сильнее и сильнее. Ты выедаешь все мясо. Ты выжимаешь этих женщин досуха, точно так же, как постоянными нападками — свою мать.

— Я ее не выжимаю, — сказал он.

— Ты думаешь? — сказала она, словно близко знала его мать и понимала ее лучше, чем он.

Тем не менее в ней была судорожность, отчаяние: она боялась, что теперь он уйдет от нее навсегда.

Потому что он действительно обретал силу. По мере того как и мир вокруг него, и люди, и узы, связывавшие его с семьей, становились все более призрачными, он ощущал, как в нем растет новая бодрость и энергия.

— Ты меня скоро бросишь, — сказала она как-то вечером, когда они лежали рядом в постели. Но произнесла она эти слова не с грустью, а скорее с облегчением, оттого что тоже сможет найти что-нибудь иное.

Они были словно в тюрьме. Он не понимал, откуда взялась эта их новая уверенность в себе, и втайне недоумевал, на что надеется она. Она по-прежнему работала в отцовской аптеке, хотя и упомянула как-то, что со своим дипломом фармацевта может в более крупной фирме стать заведующей отделом.

— У меня есть опыт административной работы. Я не такая глупая, какой кажусь.

— Я никогда не считал тебя глупой.

— Конечно! — Она, по-видимому, не сомневалась, что знает, как он ее оценивает. — Ты оппортунист, Колин. Ты будешь ловить один удобный случай за другим.

— Страшно слушать, — сказал он.

— Ты не знаешь, что такое сила, — сказала она, а потом добавила: — И какой силой обладаешь ты сам. Думаю, тебя ничто не остановит. Дело в том, что с тебя сняли путы. К большому твоему огорчению, а может быть, и к значительному ущербу. Но, насколько я могу судить, иного выхода у тебя нет. Ну, а когда ты окончательно освободишься… — Она помолчала. — Надеюсь, я об этом услышу, хотя надеяться на то, что я увижу все своими глазами, мне нечего.

Тем не менее ее мнение о нем оставалось неясным. Таким способом она парировала его выпады и угрожала ему будущим, которого сам он не видел. Инстинкт вынуждал его крепче держаться за нее.

— О, ты уйдешь, мальчик мой, — сказала она в другой раз, когда, не выдержав ее непоколебимой уверенности, он бросился в нападение. — Ты уйдешь, мальчик мой. Но я тебе в этом способствовать не собираюсь.

Они постоянно вступали в бой друг с другом — главным образом он с ней. В ней было спокойствие, в ней была стойкость — хмурая и слепая убежденность, которую необходимо было сломить. Он непрерывно мерился с ней силами.

— Ну, брось меня, мальчик мой! — восклицала она, когда он уже не выдерживал собственного гнева, и дерзость ее вызова, рассчитанная снисходительность обращения «мальчик мой» только сильнее его подстегивали.

— Я хочу, чтобы ты знала, что можешь положиться на меня, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты мне доверяла. Я люблю тебя. Я сделаю все, что ты захочешь. — И в заключение, чтобы ощутить, что он все-таки существует, он добавил: — Я женюсь на тебе, если хочешь.