Сэвилл - [159]

Со станции донесся шум трогающегося поезда. Он пошел обратно. Она не приехала.

Утром он позвонил. К телефону подошла миссис Дормен.

— А, это вы, Колин! — сказала она, совсем как накануне ее муж. — Маргарет нет дома. Передать ей что-нибудь?

— Я просто хотел узнать, может быть, она приедет, — сказал он. — Или мне приехать к вам?

— Боюсь, я не знаю ее планов, — сказала она так, словно речь шла о ее муже. — Она не говорила, что собирается к вам. Может быть, вы позвоните вечером?

— Хорошо, — сказал он. — Я позвоню.

— Она огорчится, что вы ее не застали. Ей надо сделать в городе кое-какие покупки. У нее еще почти ничего для университета не готово. А ведь несколько дней назад она, казалось, только об этом и думала.

— Я объясню тебе, в чем твоя беда, — сказал отец, когда он вернулся в дом. — У тебя нет никакого занятия. А и начнешь учительствовать, так все равно делать тебе будет почти нечего. Ему ведь учить как орехи щелкать, — добавил он, повернувшись к матери.

— Это ты хотел, чтобы я стал учителем, — сказал он.

— Я не хотел, чтобы ты вкалывал, как я, — сказал отец. Маленький, ссохшийся, он курил, скорчившись в кресле перед огнем в подштанниках и рубашке.

— Но если ты сам хотел, чтобы я выбрал такую профессию, так почему ты теперь ее принижаешь?

— Хотеть-то я хотел, — сказал отец. — Только все равно очень уж она легкая.

— Какой я должен сделать из этого вывод? — сказал он, оглянувшись на мать. Она стояла у раковины и, медленно двигая руками в мутной воде, мыла посуду. — Я получил профессию, а ты ее презираешь.

— Да не презираю я ее, — сказал отец медленно, обводя глазами кухню. — Моя работа — одна только грязь, — добавил он. — Грязь и еще грязь, пот и ругань, какой ты в жизни не слышал. Мы дали тебе образование, чтобы ты получил профессию. Мы тебя вытащили отсюда.

— Так зачем же ты ее принижаешь? — сказал он еще раз. — Как я могу ею гордиться, если ты ее презираешь?

— Да не презираю я ее. Сказал же, что не презираю! — Отец поднялся на ноги и убрал подальше от огня деревянные кубики. — Того, кто выбрался из шахты, я презирать никак не могу, говорят же тебе!

Некоторое время они молчали. Мать в углу медленно мыла посуду и ставила ее на доску сушиться. Колин взял полотенце.

— Я ведь что говорю: не могу же я быть против, верно? — неожиданно добавил отец, обращаясь к матери. Он стоял у очага, ища пепельницу, чтобы погасить сигарету. В конце концов он стряхнул пепел в огонь, а окурок положил на полку. — Он будет получать столько же, сколько я получаю. После тридцати с лишним лет работы в шахте.

Мать ничего не ответила. И только еще сильнее сгорбилась над раковиной.

— Я вот что хочу сказать: коли есть на свете человек, который способен оценить такую работу — два месяца отпуска, а то и больше, ни тебе смен, ни ночной, ни грязи, ни надобности надрываться на шестом десятке, а потом приличная пенсия, и можно стишки пописывать по субботам и воскресеньям, да и по вечерам, причем, толком еще не начав, получаешь столько же, сколько шахтер, — так, уж конечно, человек этот я. Если кому нужен совет, идти ли в учителя, пусть ко мне обращаются: они у меня живо в школы кинутся. Черт подери, уж одно-то я в жизни усвоил: только безмозглый дурак будет делать мою работу. Только идиот с рождения.

Мать отошла от раковины.

— Я, пожалуй, пойду прилягу, — сказала она.

— Что? — Отец отвернулся от очага. Он совсем недавно встал с постели.

— Я, пожалуй, прилягу.

Лицо у нее было пепельно-серым, глаза смутно темнели за стеклами очков.

— Что с тобой? — спросил отец.

— Да ничего.

Она покачала головой и прошла мимо Колина к лестнице.

— Ну, а все-таки? — сказал отец. — Может, послать Стива за доктором?

— Ничего, — сказала мать, и через секунду они услышали ее медленные шаги на лестнице. Потом заскрипела кровать. Отец поглядел на него и сказал:

— Не понимаю, почему тебе обязательно надо ее волновать.

— По-моему, это ты начал, — сказал он.

— Обязательно затевать дома всякие споры, — сказал отец. — И расхаживать с физиономией, от которой молоко киснет. Если Маргарет променяла тебя на Стэффорда, ты сам виноват.

— Почему же я виноват? — сказал он.

— Увяз тут. Увяз со своими писаниями. А он смотрит мир, делает что-то. Он на месте не сидит.

— И я не сижу, — сказал он.

— Да неужто? — сказал отец хмуро. — А как же ты это называешь?

— Я остаюсь тут, потому что должен содержать тебя.

— Меня содержать?

— Нас всех, — сказал он. — Семью.

— Это еще почему?

— Потому что ты не справляешься, — сказал он. — Без этого.

Отец отвел глаза.

— Но ты правда считаешь, что Маргарет такая? Насколько ты ее знаешь? — добавил он.

— Да с женщинами разве разберешься, — сказал отец, но уже спокойнее, и поглядел на потолок. — Надо бы подняться посмотреть, как она.

Немного позже он услышал их голоса в спальне. Потом отец опять спустился в кухню, уже в брюках, постоял у очага, ища сигарету, и в конце концов взял окурок, который оставил на полке. Он нагнулся к очагу за угольком, чтобы прикурить, и дернул головой, когда поднес его почти к самому лицу.

— Она хочет полежать отдохнуть, — сказал он. — И я думаю, все обойдется. Совсем себя не жалеет, сам знаешь. Вот если бы ты хоть немного по дому помогал. Хотя, конечно, ей помогать нелегко, можешь мне поверить.