Сынок ещё раз повернулся и ядовитым тоном спросил:
— Ну что, насмотрелись, батюшка?
— Да уж насмотрелся… — не менее язвительно ответил лежащий в постели старикашка. — Глаза б мои не смотрели, если честно. Ну и рожа у тебя, Антипа!
Сынок явно что-то хотел ответить что-то колкое, но благоразумно проглотил замечание.
Молодой 17-летний Оксаков, которого, как вы уже поняли, звали Антипой, и впрямь ничем не походил на Коула Спрауса. Скорее, он напоминал Фернанделя, если его, конечно, ещё кто-нибудь помнит — очень худой, очень долговязый и с предельно лошадиным лицом. Кстати, с папашей они и впрямь были донельзя похожи. Вот только старик, отдавший свою жизнь двум пламенным страстям — деньгам и женщинам, считал себя писаным красавцем и узнавать себя в этом отражении категорически не желал.
— Как твоя учёба? — тем временем поинтересовался тиун. — Ваш директор писал мне, что у тебя было что-то вроде припадка месяца три назад — ты никого не узнавал, дичился и говорил всякие глупости?
— Да так… — неопределённо повёл рукой сын. — Один муж не вовремя домой вернулся, пришлось с окна прыгать, а спальня у купчихи на втором этаже была. Нога подвернулась, и я башкой неудачно приложился. Сейчас уже всё прошло, мозги на место встали.
Старик недоверчиво посмотрел на сына. По его мнению, отпрыск больше всего напоминал расхаживающий по комнате скелет в дворянском платье и с саблей на боку. Разве что купчиха некромантией одержима была.
— А Дар твой как поживает? Он же у тебя тот же, что у меня — Планирование ты от меня в наследство получил.
— С Даром всё хорошо, папенька. Я его постоянно тренирую, и развивается он весьма активно. У меня уже третий уровень.
Старик вскинулся:
— А не врёшь? Больно уж быстро. У меня самого четвёртый только.
Сынок пожал плечами:
— Могу открыть.
— А и открой, милый, — не стал противиться родитель. — В нашем ведь деле как — доверяй, но проверяй.
Сынок сделал быстрый жест, и папаша всмотрелся во что-то, одному ему видимое.
— Не соврал, — старик удовлетворённо откинулся на подушки. — Положим, третий ты максимум пару недель назад получил, но не соврал. Это хорошо, потому что скоро Дар тебе пригодится.
Старик поёрзал на кровати и вперился глазами в сына. Похоже, наконец-то начался серьёзный разговор. Это почувствовал и сынок, который перестал метаться по комнате, бухая сапогами по половицам, и замер в углу, пожирая отца глазами.
— Я скоро помру, сынуля, — сразу зашёл с козырей отец. — В этом году у меня был удар крови[8], а потом — ещё один. Поэтому хожу с клюкой, оправдывая фамилию[9], а чаще всего — лежу пластом.
Княжий лекарь сказал, что третий удар может случиться в любой момент, и его я уже совершенно точно не переживу. Я поэтому и вызвал тебя из Гродно, оторвав от риторики, грамматики и попоек.
Сынок обозначил сочувствие покачиванием бровей, но не произнёс ни слова. Отец хмыкнул и продолжил:
— Ты не стал рассыпаться в дурацком сочувствии из цикла: «Как вы можете так говорить, вы непременно поправитесь и проживёте сто пятьдесят лет…», и это радует. Есть шанс, что ты умён и чувствуешь собеседника. Да и директор мне писал, что ты весьма неглуп.
Начну издалека. Как тебе наверняка известно, наш род Оксаковых достаточно древний — наш предок мурза Оксак выехал из Орды в Литву ещё при князе Ольгерде, и по сроку своего дворянства мы немногим уступаем гедиминовичам. Но при этом мы бедны, как библиотечные мыши. Поэтому ни в один приличный клан Оксаковых не взяли, а в дерьмовые мы сами не пошли — мы хоть и бедны, но дураками никогда не были. Так и скитаемся между кланами, продавая свои сабли и головы. Часть Оксаковых служит Литве, часть — Москве, есть, говорят, наши и у польского круля, и даже обратно в Орду парочка подалась, обесерменились[10] родственнички. Кстати, сын мой, а что ты предпочитаешь продавать — саблю или голову?
— Руки и ноги у меня на месте, и учителя фехтования в училище неумёхой меня не называли. За себя я постоять сумею и смею заверить — эти длинные руки становятся только длиннее, когда в них сабля, но остаются такими же умелыми. Но зарабатывать саблей на жизнь — слуга покорный. Если у благородного человека всё в порядке с головой, ему нет нужды ежедневно ставить голову на кон.
— Хороший ответ, сын мой. Но, кстати, о благородстве. А как ты относишься к дворянской чести? Ты уж прости, что выспрашиваю, сам понимаешь, я тебя давненько не видел.
— Да нормально всё. Как отношусь? Я вам так скажу, папаша — честь дело хорошее, когда тебе не приходится думать, как мягко ты сегодня будешь спать и как сладко ты перед сном пожрёшь. А если за твоей спиной ни клана, ни покровителя, ни денег — один дырявый вытертый плащ, то тебе не до этой щепетильности. Ты просто берёшь то, что тебе глянулось, никого не спрашивая и ни с какой честью не сверяясь.
На этих словах Оксаков-младший цапнул из стоящей на столе тарелки яблоко и обнажил длинные лошадиные зубы, намереваясь вонзить их в сочный бочок.
— СТОЯТЬ!!! — никто никогда бы и не подумал, что умирающий ещё способен говорить таким командным голосом.
