Северные рассказы - [47]

— Худой человек небесный огонь (молнию) украл и пускает ее но веревке (по проводу) из ящика в пузырек, где он светит. Глаза потеряешь, если смотреть будешь. Сердце остановится совсем и ум из головы уйдет, — запугивал он.

Эвенки слушались старейших колхозников. Киномеханик был безутешен. Напрасно он просил, ругался — все было так же. Может быть, он так бы и уехал непризнанным и опозоренным, если бы не заметил однажды, с каким любопытством пожирает глазами оборудование установки Ялэ. В отчаянии механик взялся горячо объяснять ему устройство киноаппарата. Сначала испуганно и недоверчиво слушал Ялэ, но потом детская любознательность пересилила — Ялэ прикоснулся к зажженной лампочке. Она была холодна! Значит, неправда, что это небесный огонь. Вскоре привлеченные рассказами мальчика, эвенки увидели, как он сам добывал небесный огонь. Механик теперь молчал, ухмылялся и только крутил рукоять машины. Ялэ смело разбил шаманские небылицы своими бесхитростными, но убедительными опытами, придуманными им самим. Он совал светящуюся лампочку в снег, опускал в воду, дул на нее, зажимал в ладонях, подносил к глазам. Убедившись в неопасности электрического света, эвенки пожалели, что этот огонь нельзя взять на зиму в свою урасу. Авторитет шаманов был поколеблен.

Настал день первого сеанса. Увидев на экране эвенков-охотников, отправляющихся на промысел, зрители выразили шумную радость. Ведь снимали же соплеменников, и у них не остановилось сердце! Врут все шаманы. Как только появилась на экране первая прыгающая белка, какой-то азартный охотник, захвативший с собой ружье, не вытерпел и выстрелил улюке в глаз. Механик остолбенел и бросил вертеть рукоятку. Белка с простреленным глазом осталась неподвижно сидеть на дереве. Охотники бросились к экрану, намереваясь бежать в лес за белкой. Натолкнувшись на шесты урасы, они с удивлением остановились и подвергли экран и изображение на нем детальному осмотру. Тут очнулся механик. Он бешено завертел ручку машины, и белки запрыгали на ветках, как сумасшедшие. Киносеанс превратился в стрелковый тир. Все, кто имел с собой ружья (иные сбегали за ними), открыли по белкам оглушительную стрельбу, крича, смеясь и негодуя на бесконечные «промахи». Когда пленка кончилась и зрители увидели себя на «охоте», все разразились громким хохотом. Но громче всех смеялся счастливый механик, торжествовавший победу советской кинопленки над старью вековых шаманских традиций.

С тех пор картины сделались любимейшим развлечением охотников стойбища, а ранее отвергнутый механик самым почетным гостем. Каждый охотник купил на фактории белого полотна, сделал экран, вывесил его около урасы, и охотники «белковали». В конце концов механик с трудом вырвался от них, торжественно поклявшись на черепе оленя, что не забудет их и скоро снова приедет.

Вот история непоколебимости авторитета Ялэ по «техническим» вопросам.

* * *

Самолет рванулся в воздух. На земле все еще отчетливо были видны люди и ближе всех Ялэ — маленький охотник Ялэ, — бегущий вслед «железной птице» и махающий руками. Возле его ног мчалась Нерпа.

Под самолетом — леса, нескончаемые, непроходимые, таинственные, обладающие огромной притягательной силой, очарованием и суровостью; леса, скрывающие в своих зарослях замечательных людей, людей мужества, отваги и благородства.

Троицк, 1939 г.

РАССКАЗЫ О ПОЛЯРНИКАХ

ЧЕЛОВЕК С ПЕСНЕЙ

I

— Убей меня бывший бог, ребятки, но если эта фактория существует в природе, то должна быть где-нибудь здесь. Верно, дети?

Человек говорил отрывисто, с силой выбрасывая слова изо рта. Ветер был стремителен и плотен: едва говоривший открывал рот, как ветер доотказа наполнял легкие. Чтобы выдохнуть воздух, приходилось отвертываться.

— Ненцы с Пай-Хоя[81] говорили нам, что Грешная река будет сразу же, как перевалишь через Байдарак на Северный Ямал. Они говорили: дорогу надо гонять 20 снов[82]. Мы гоняем ее вот уже месяц, но разве в этой темнотище...

Говоривший захлебнулся и замолчал. В шалмане ветров бесновался снег.

— Этот старикан, ребятки... — начал было снова человек, но неистовый порыв подхватил его и бросил в снег. Человек ударился головой о нарту, но не унимался: — Этот чортов старикан, ребятки, очевидно, справляет нынче какой-то праздник, оттого так и беснуется. Мало ему того, что рука у меня отморожена, так он еще дерется. Старый смутьян. Может, он запретит мне и мою любимую песню?

И, сидя в сугробе, он начал петь:

Малютка Нелли,

О-ой, ду-ду!..

Но вскоре смолк: ныла отмороженная рука.

— Надо здорово торопиться, надо искать факторию, — добавил человек.

Ребятки — девять упряжных псов — молчали. Каюр[83] подполз к ним и здоровой рукой стал сдирать с морд собак настывший от дыхания лед. Это была ласка. Собаки, зябко взвизгивая, жались к хозяину. Разговор возобновился:

— Белый, — обратился каюр к передовому. — Послушай, собака. Я ведь знаю — ты обижаешься на меня и негодуешь за этот кусок льда, который мы волочим вот уже почти тысячу километров на какую-то «Грешную реку». Поймите, собаки, это — почта зимовщикам. Почта! Им там каждое, — самое смешное, глуповатое, — письмо ценнее моей отмороженной руки. Одно слово «милый» дороже всех семи наших жизней. Помнишь, Белый, как ходили мы с тобой на остров Покинутый? Помнишь, тогда мы на Большом Ямале двести семьдесят дней спали в снегу, только я да ты — вожак упряжки, и больше никого не видели вокруг. Тогда весной как хотел ты встретить свору своих собратьев, услышать лай... Да, но где же эта «Грешница»?