Северные рассказы - [31]

Выучился писать по-русски и неплохо читать. Особенно любил он газеты. Быстро далась ему грамота. Было-просто удивительно, как у этого паренька хватает и сил и времени так работать и одновременно учиться. Его настойчивости, восприимчивости и организованности можно-было прямо удивляться. Ядко впитывал в себя знания, как губка, как чернозем воду. Причем они у него как-то быстро приводились в порядок, любое приобретение находило свое надлежащее место и никогда не забывалось.

Перед ледоходом, когда заболевшая флюсом Обь ломала лед, дождалась старая мать сына. Прежний, живой, веселый, рывком вошел он в чум и радостно сказал:

— Мать, слушай, мать! Там, в нарте, привез я тебе много, много сахару, калача, кренделя, настоящего чаю и посуду! Иди, возьми и ешь много, всего поешь, мать...

* * *

К июню пришла в надымскую глушь Заполярья усталая весна. Пока она шла от берегов Черного моря, с Каспия, широкими донскими и кубанскими степями, пронеслась по черноземью, пока воевала со снегами в уральских лесах и камнях, ковыляла по сибирским таежным тропам, пока блуждала в запутанной лесотундре, — выбилась весна из сил и состарилась вместе с временем.

К полярному кругу к июню доковыляла старушкой. В двери сурового края вошла она не дерзко, распахнув двери, и с силой ликующей молодости, а тихо приоткрыла ее изнемогающей рукой...

По утрам, встречая солнце, гоготали первые утки и протяжно плакали гагары в холодных заберегах и болотах, скромно пересвистывались в перелесках куропатки и многоязычно болтали ручьи.

Просыпалась тундра ото сна.

В средине месяца, наконец, протащила величественная Обь свои разбитые торосистые оковы и задышала часто весенней пряностью. Вместе со льдом ушли в Арктику холода, моржи, тюлени и снежные пурги. В воду падали хлопотливые перелетные стаи дичи. Берега реки расцветали талами.

В эти дни рыба шла из моря в губу для метания икры. Шли в воде плотные косяки чопорных благородных нельм, суетливых моксунов, прытких сырков и чванливых налимов.

Рыбное обилие стремилось к живунам, к сорам — протокам Оби и заливным лугам, к тиши и покою сытых заводей. Начинался вонзь — весенний ход и весенний лов рыбы в ненецком колхозе «Нарьян Хаер».

Шибко густо и неожиданно идет в воде рыбья орда. Старики-ловцы говорят, что бывают места, когда весло в воде стоит «попом» — до того плотно подается вонзевая рыба! Едешь на берестяном колдане, гребешь с трудом и дном тащишься по спинам табуна!

Это самое промысловое время, самое дорогое и напряженное. Тут уж не зевай, а лишь поторапливайся.

Колхозники начали ловить дружно.

Ходили невода в воду, не щадили рыбу. К концу июня прошел вонзь. Сегой с бригадой приехал в Нори и доложил в правлении о том, что план они выполнили на сто тридцать процентов.

Осень наступает на Ямале всегда неожиданно. Первыми чувствуют ее пернатые гости юга. В сентябре шумными и крикливыми стаями стали улетать на юг ожиревшие гуси и красавцы лебеди. Забеспокоились в заводях гаги. Затихали на небе пожарища солнца, и ночь вступала в свои семидесятидневные права, а земля, не успевшая оттаять за лето на полметра вглубь, стала вновь застывать.

Надвигалась полярная зима.

В эту пору окружной комсомол в Сале-Харде получил из Нори от комсомольца Ядко Сегоя следующее письмо:

«Лиза и Хатанзеев Миша! Когда вы были в Норях, долго жили там, где наш колхоз рыбу промышлял, говорили, что писать надо вам в Обдорск, как работаем мы в колхозе, хорошо или плохо живем, чтобы знали это комсомольцы других колхозов.

Что нужно нам — тоже писать, и вы пошлете из Обдорска или привезете из большого города.

Моя голова много думала и много хочет сказать вам. Когда собрание колхоза было в чуме Якова Салендера, говорили, не надо кулаков, шаманов в колхоз пускать, я думал: «Зачем так говорить? У нас все хорошие люди».

Плохо думал. Олени худо в стаде паслись, сермик каждую ночь давит. Почему так пастух караулит? Спал много, оленя резал каждый день, гостей звал мясо есть, кровь горячую пить. Гостей, много нарт было, ели мясо оленей день и ночь. Хороший колхозник так делать не будет. Я сказал Того Хатио: «Не надо нам худых людей. Нужно больше смотреть, как пасут оленей, рыбу ловят, песца промышляют».

У Малых Норей, где стояло много чумов бедняков, куда я с вами и Петром Филипповым ходили звать их на большой праздник, мы там собрание проводили, чтобы оленей одно стадо сделать — так каслать лучше будет на Ямал, а кто дома останется — рыбу ловить будет.

Много ненцев согласилось, стадо большое пошло, пасти два чума отправили, остальные в бригаду Салендера Лапчима записались и рыбу промышлять в Хоровую уехали.

Когда много народу в Таз ехало, у нас в Норях долго жили, я у них видел патефон, хорошо, очень хорошо играет, все слушать приходили. Мне Айва-Седа рассказал, где его строят. Моя голова думает, что нашу песню тоже так делать можно, и ненцы все слушать будут.

Там, в Ленинграде, учится мой товарищ Няруй Иван, хорошо он пел, когда в тундре оленей пас. Напишите ему, что я просил, и он пошлет, чтобы патефон играл.

Ячейка наша хорошо работает. Бригада ездила в тундру к ненцам, помогала фактории пушнину заготовлять. Трех наших ребят скоро к вам в Обдорск пошлем учиться. Я очень тоже хочу учиться. Вы скажите Того Хатио, чтобы он меня на новую зиму отпустил.