Северные рассказы - [22]

Хорошо тогда сидеть в просторном чуме: горит яркий огонь костра, и ветер разбивается о плотные нюги.

Хозяин Тайме Майле, в расшитой песцовой ягушке, похожий на горящее небо[48], развалясь на мягких шкурах, с наслаждением пьет липкую оленью кровь, размазывая красные полосы на жирном оплывшем лице.

У него две жены. Они хлопотливо суетятся около хозяина, настороженно ждут приказаний.

— Слушай, баба, — обращается Майле к одной из них, — сходи к Няруям, пусть с сыном идут смотреть песцовые ловушки и стерегут стадо.

— Буря на улице, как дойдешь до чума? В двух шагах ничего не видно, собьет ветер с ног, — нерешительно жалуется жена.

— Иди, — приказывает он, — какой хозяин свой народ не заставляет работать? Они едят мою пищу, ездят на моих оленях. Я для них закон. Без меня не обойтись, подохнут с голоду, как потерявшаяся в тундре собака. Иди к Няруям и скажи мой приказ.

Когда ушла жена хозяина из нашего чума, не выдержал старший брат Николай. Кажется, сильнее, чем буря, сердился он, изливая накопившуюся злобу:

— Неужели, отец, послушаешь лютого волка! Он даже собак пустил в чум, а нас гонит работать. С меня хватит. Уйду, совсем уйду, лучше подыхать в тундре, чем мучиться у этой собаки.

— Ой, ой какие слова ты говоришь, Николай! — испуганно кричал отец. — Что скажет хозяин, если узнает? Пропали тогда, плохо будет, узнает хозяин...

— Пусть слышит, мне все равно. Почему он может греться у костра, а мы должны таскаться по тундре, когда и собаки прячутся в чум?

— Пошто так говоришь? Он богатый. У него много важенок и быков, много белоснежных шкурок песца. Тысячу зим и лет так заведено. Кто не имеет оленей, тот не имеет слова, он слушает богатых. А кто откажется от богатства? Все хотят иметь много оленей и тогда могут распоряжаться. Такой закон тундры, так учат старики и шаманы...

Но Николай уже не слушал отца, он выскочил на улицу, одел лыжи и ушел в буранную тундру.

— Куда ты?! Погибнешь один! — кричал в темноту отец; крик его подхватил ветер и понес в чернеющую пустоту ночи.

Мать плакала тихо, надрывно, а я едва понимала, что произошло. Тоже хотелось плакать, но слез не было.

Отец и младший брат Иван вышли, из чума. Они выполняли хозяйский приказ.

Прошло два буранных дня, Иван на себе приволок отца в чум. Старика положили около костра, он стонал и без конца жаловался на то, что старая кровь уже не греет больше, умирать надо.

Ночью он обрывающимся голосом говорил мне правдивые слова о свирепом хозяине Солиндере Сатоли и его работнике Ябтонэ. Этот рассказ был такой же печальный, как и сама жизнь отца.

«...Солиндер Сатоли — невода хозяин, со своим батраком рыбу добывал.

Этого батрака имя Ябтонэ.

Летом вместе жили. Невода хозяин много заставлял работать батрака... Батрак Ябтонэ в чуме сидит. Тэтто Солиндер пришел, ругаться стал:

— Почему сидишь? Неводить надо.

Бедняк Ябтонэ сказал:

— Я хвораю, сегодня не пойду неводить.

Очень много кричал хозяин. Очень много худых слов говорил он.

— Много говорить плохо. Итти надо, одевайся. Скорей — неводить надо.

Батрак пошел неводить. Сатоли на руле сидит, Ябтонэ гребет, и брат Ябтонэ — с неводом. На песок пришли, на реке неводят. Этой маленькой реки имя Хаиго-яха. У этой реки озеро есть, к этому озеру пришли. Солиндер сказал:

— Из этого озера рыбу в речку гнать надо. Ты пойди.

Батрак Ябтонэ сказал:

— Я больной, не могу.

Опять очень много кричал Сатоли, а вода была холодная, как лед.

— Снимай одежду, иди в озеро!

Сатоли веслом замахнулся, высоко его поднял, как хорей.

Сердце стучать перестало у Ябтонэ: испугался, одежду снял, в воду пошел. В воду до плеч зашел, ногами зашевелил, рыбу пугать стал.

Брат старший в лодке сидит, все видит. Ябтонэ все больше в воду идет, одна голова осталась, а потом совсем ушел, не видно стало. Затем половина головы и руки показались. Старший брат Ябтонэ кричит:

— Брат мой тонет!

Сатоли говорит:

— Нет, не потонул, играет.

Потом совсем Ябтонэ ушел в воду, не видно стало. Только руки иногда немного видно. Старший брат Ябтонэ снова кричит:

— Итти надо, ловить надо.

Солиндер говорит:

— Терпит. Не умрет, рыбу ловит, рыбу он пугает.

Потом нога показалась. Старший брат Ябтонэ говорит:

— Пойдем скорее, поймаем.

Солиндер говорит:

— Нет, это он руками рыбу ловит. Хороший батрак у меня есть, работу любит, исполняет.

Неводом искать стали. Невод пришел, там покойник лежит, совсем умер. Старший брат Ябтонэ нос у покойника зажал, нога зашевелилась, Сатоли сказал:

— Не трогай, неводить надо, умер он.

Покойника бросили.

Долго неводили, потом много раз бросали невод в речку, много раз умирала рыба. Ябтонэ лежал на берегу. Был он мертвый, но смотрел в небо.

Умер человек...

— Хой, хой!»[49]

Отец кончил рассказ, минуту молчал, потом с усилием приподнялся с оленьих шкур, сказал мне последние слова:

— Моя дорогая Ватане, твой отец уже не будет ездить на оленях, не будет ходить на лыжах и проверять песцовые ловушки. Жди Николая, — он крепкий мужчина и не погибнет в тундре. У него большая правда в словах. Кто знает, может, ненцы будут жить по-другому. Пусть Николай простит старика...

Отец умер спокойно, тихо расстался с жизнью. Старуху-мать окончательно подкосило горе. Хозяйство чумов пришлось вести мне да брату. Я выучилась ловко кидать тянзян, могла не хуже мужчин управлять оленьей упряжкой, старалась делать все, что заставит хозяин.