Севастопольские записки - [4]

И, странное дело, — ни наши, ни фашисты не ведут огня.

Лейтенант объясняет:

— Готовимся к атаке. Как только наша артиллерия откроет огонь, пойдем в наступление.

Шофер разворачивает машину. Видимо, с той стороны нас заметили. Вдруг застрочил пулемет. Быстро возвращаемся назад, к кукурузному полю. Навстречу нам выскакивает «пикап». На подножке стоит Петров, держась рукой за дверцу с опущенным стеклом. Машу рукой — остановитесь. «Пикап» останавливается. Выскакиваю из машины.

И. Е. Петров.

— А, это вы? В чем дело?

Докладываю. Он угрюмо смотрит на меня и на вражескую цепь солдат. Стрельба оттуда становится интенсивнее.

— Ну и дела, — говорит он. — По нашим сведениям, вражеских войск здесь не должно быть.

Мы отъезжаем дальше, в кукурузное поле.

Петров спрашивает:

— Вы куда?

— Ищу штаб полка. Он где-то здесь в кукурузе.

— Поехали. Там разберемся.

Нам встретилась группа кавалеристов. Петров останавливает их и дает приказание разведать, что делается там, на переднем крае, откуда мы только что уехали. Кавалеристы двинулись вперед, а Петров, обращаясь ко мне, говорит:

— Вот и встретились второй раз. Давайте перекусим и закончим разговор.

Ординарец, пожилой солдат с орденом Красного Знамени на груди, тут же, на «пикапе», быстро организовал «стол».

— Иван Ефимович! Готово!

Фамильярное обращение к генералу меня удивило. Петров заметил это и сказал:

— Думаете, почему он так запросто?

Я пожал плечами.

— Пусть это вас не шокирует. Захар у меня со времен гражданской войны и борьбы с басмачами.

Помолчав, Иван Ефимович спросил:

— Ну как, есть желание возвратиться в конницу?

— Дайте подумать.

— Как только надумаете, скажите мне. Устроим перевод.

К нему начали подходить командиры полков. Поблагодарив Петрова за гостеприимство, я уехал.

На следующий день докладываю начальнику штаба Н. П. Васильеву и узнаю, что у нас будет новый командир дивизии. Кто он, никто не знает. Васильев приказал офицерам не расходиться, ждать нового комдива для знакомства с ним.

Каково же было мое удивление, когда в комнату вошел Петров.

А через несколько дней по его приказу я вступил в командование 287-м полком вместо раненого Султан-Галиева.

После отъезда Петрова подполковник Васильев собрал командиров полков и начальников штабов и приказал выехать в войска для организации боевой подготовки и проверки маскировки. Мне предложили собрать и подготовить все сведения о противнике, чтобы в любую минуту иметь данные на случай выхода к Перекопу. Заверив Васильева, что с этой работой вполне справится мой помощник, я попросил разрешения выехать в части.

— Согласен, — ответил Васильев, — завтра на рассвете выезжайте в бывший свой полк, проверьте боевую готовность, организуйте стрельбы.

На следующий день утром мы вместе с командиром полка подполковником Н. П. Захаровым провели боевую тревогу. Сбор прошел быстро. На разборе Захаров предупредил командиров батальонов о необходимости сегодня же после обеда начать боевые стрельбы. Но провести их не удалось. По телефону полку приказали быть готовым к маршу. Мы пытались уточнить у начальника оперативного отделения дивизии капитана Пустовита, что это за марш, какова его цель. Он коротко бросил:

— На перешейке — авария. Надо быстрее выступать. Приказ подписан.

— А какой конечный населенный пункт?

— Бой-казак-татарский, западнее Воронцовки.

Отыскиваем с Захаровым на карте Бой-казак-татарский, ориентируемся.

Связываюсь с Васильевым, прошу разрешения выехать вперед, чтобы к подходу дивизии иметь более точные данные о противнике. Он разрешает.

Отправляюсь в штаб 95-й дивизии, расположенной в Джурчи (Первомайское), где рассчитываю получить более достоверные и точные данные о положении на Перекопе, но доехать туда не удалось. Между Джурчи и Бой-казак-татарским я увидел нескольких командиров и наблюдателей на крыше мазанки.

Это оказалась оперативная группа штаба кавалерийской дивизии во главе с комдивом полковником В. В. Глаголевым, который наблюдал в бинокль за полем боя. Забираюсь к нему, представляюсь.

Впереди, примерно в километре, идет бой. Видно, как в сопровождении нескольких танков, укрываясь за ними и ведя автоматную стрельбу, движется немецкая пехота. Разрывы снарядов то тут, то там подымают фонтаны земли. Пыль и дым заволакивают степь. Наша артиллерия бьет по танкам. Вот загорелся один, потом второй. Вражеская пехота залегла.

В воздухе появляется фашистская авиация. Бомбит наш передний край. Показались и наши истребители. Завязался воздушный бой. Самолетов противника больше, они быстроходнее. Но наши летчики смело вступают в бой с фашистскими стервятниками, прикрывая спешенных кавалеристов. Гибнут сами, но и вражеские машины, то одна, то другая, объятые огнем и дымом, врезаются в землю.

Закончился авиационный налет, и снова немецкая пехота поднялась в атаку. Напряжение боя нарастает. Конники с трудом отбивают атаку за атакой.

— Видите, что происходит, — говорит Глаголев. — Сколько мы продержимся без помощи, сказать трудно. У меня просьба: быстрее езжайте к чапаевцам, к Коломийцу, доложите ему обо всем, что видели и что знаете, передайте мою просьбу — ускорить подход дивизии. Если здесь, на последнем рубеже, где еще можно обороняться, мы не отобьем противника, то дальше будет еще тяжелее. Меня особенно тревожит левый фланг — стоит немцам смять его, и перед ними откроется путь вдоль моря.