Севастопольская страда - [26]

Вождь замолчал и Мехлис прекрасно понял всю его недосказанность или подумал, что понял, ибо знать подлинное положение дел, находясь в сотнях километрах от Москвы было невозможно.

— Послезавтра ваши северные соседи по фронту собираются преподнести немцам сюрприз. Войск мы им дали достаточно, очень рассчитываем на успех, который в определенной мере поможет и вам. Подкреплений Манштейн в мае месяце точно не получит, — уверенно констатировал Верховный. — Что касается вашего предложения активизации войск Севастопольского укрепрайона для отвлечения внимания противника от Керчи, мы его рассмотрели, и наше мнение полностью совпадает с мнением товарища Рокоссовского. Учитывая тот дефицит людей и снарядов, что испытывает Севастополь — это неправильное предложение. Вот если бы ваши войска наступали, то тогда он имел бы смысл.

Возникла пауза, которую Мехлис нарушил давно терзавшим его вопросом.

— Командующий фронтом жалуется на меня, товарищ Сталин? — спросил армкомиссар, чем вновь вызвал недовольство собеседника.

— Товарищ Рокоссовский признает определенные трудности в общении с вами, но при этом он не жалуется и не требует вашей замены, товарищ Мехлис. Работать надо, а не в подковерные игры играть и думать о замене! Учтите, что в случаи потери Керчи, Ставка спросит с вас обоих! До свидания — недовольно бросил вождь и повесил трубку.

На перекидном механическом календаре пункта связи, уже значилось 10 мая. Начался новый день, которому предстояло стать решающим в сражении за Керчь.

Глава V. «Охота на дроф». Эндшпиль

Нет ничего страшнее на войне, чем отступать в ночную тьму, в страшную неизвестность точно зная, что с этого момента у тебя нет крепкого тыла. Что сильный и хитрый враг в любой момент может обнаружить твой отход и, бросившись в погоню, нанесет тебе в спину страшный сокрушительный удар, пережить который дано не всем.

Нет ничего горше и обиднее чем без боя оставлять свои позиции, о которые ненавистный враг сломал свои зубы, будучи неоднократно битым. Ради удержания, которых было отдано столько замечательных жизней и потрачено столько сил и средств и по большому счету получалось, что все напрасно.

Но во стократ тяжелее и ответственнее, проводить отвод людей, так, что они продолжали ощущать себя единым организмом, единой командой. Чтобы не чувствовали себя «бегунками», а настоящими солдатам, которые сделали все возможное и невозможное для защиты мирного населения своей страны и отступили лишь по приказу командования. Чтобы не превратились в оголтелую толпу громко блеющих баранов, готовых в любой момент бросить на землю оружие, сорвать с себя знаки различия, сбросить форму, уничтожить документы и бежать, куда глаза глядят.

Все это разом пришлось испить генералу Казакову, на которого решением штаба фронта была возложена координация отвода войск.

При решении этой задачи, ему во многом помогли предыдущие действия комфронта, существенно очистившего северный фас фронта от излишнего скопления войск. Благодаря этому, стал возможен быстрый поэтапный отвод соединений с передовой, оставшийся скрытый от глаз и ушей противника.

На все время движения, все радиопередатчики работали только на прием, а связь осуществлялась через делегатов связи, передававших приказ устно. Командирам было запрещено делать какие-либо записи и предписано запоминать приказы командования.

Возможно, подобные действия были излишне строги, ведь немцам и так было ясно, что, скорее всего советские армии будут отступать на восток, но эти требования в значительной мере дисциплинировали людей. Ни в одной роте или отделении 51-й армии не возникло проявление паники в связи с началом отступления.

Тот факт, что серьезно затяжелевшего от повторного ранения генерала Львова отправили на санитарной машине в Керчь, ни в коей мере не сказался на общем настроении. Весь штаб армии во главе с полковником Котовым остался, подавая стойкий пример солдатам и офицерам уверенности в благополучном исходе дела.

Благополучно оторвавшись от врага и имея фору в целый ночной переход, солдаты 51-й армии двигались на восток вдоль берега моря. Имея столь очевидный ориентир, они уверенно шли под ночным небом, делая короткие остановки для отдыха, и снова шли по направлению к поселению Семь Колодезей, определенное штабом фронта как промежуточный этап обороны перед Турецким валом.

Движение колонн не прекращалось, когда солнце сначала поднялось над горизонтом, а затем плавно переместилось над головой и стало припекать задубевшие от пота и грязи гимнастерки. Усталым, голодным людям уже было трудно передвигать задеревеневшие ноги, трудно подниматься с земли и становиться в строй после короткого пятнадцатиминутного отдыха, но они продолжали идти вперед, стремясь как можно дальше уйти от врага, который уже обнаружил их исчезновение и наверняка бросился в погоню. При этом ими двигал не страх перед угрозой расстрела вездесущими «особистами» или чувство стадного коллективизма, как объясняли подручные Геббельса.

Нет, в первую очередь им двигала ненависть к врагу, любовь к Родине и страшное нежелание погибнуть, не успев расплатиться с ним за всего причиненное Стране Советов горе. Именно эти чувства были у тех, кто отступал и у тех, кого оставляли в арьергарде, с приказом продержаться до определенного времени, а затем догонять ушедших вперед.