Сети города. Люди. Технологии. Власти - [52]
Городское пространство действует как ассамбляж, соединяя глобальные потоки стоимостей, символов и практик с повседневными стратегиями выживания работающих горожан. Такие стратегии далеко не всегда совпадают с политиками городского развития, реализуемыми государством в странах третьего мира. Основываясь на работах Анри Лефевра, Мишеля Фуко и Абдумалика Симона, я предлагаю провести различия между «городской формой» и «городом как формой». Будучи сторонником марксистского подхода, я утверждаю, что такое различие даст возможность обозначить роль пространства в качестве посредника в современных классовых конфликтах. Выделенные мной пространственные формы – это совокупность социальных отношений, являющихся частью материально-символических обменов между людьми и окружающим пространством. При капитализме упомянутые формы объективируются – воспринимаются как сами собой разумеющиеся, хотя в действительности они являются историческим продуктом человеческой деятельности[426].
«Городская форма»[427] представляет собой вполне конкретные способы реализации горожанами трудовых, досуговых и потребительских практик, сочетаниями которых образуется актуальная пространственная форма. Она связана с результатами деятельности горожан, присваивая которые капитал стремится извлечь выгоду[428]. В противоположность «городской форме» «город как форма» представляет собой синтез, создаваемый институциональными и академическими дискурсами, а также интервенциями государства. «Город как форма» действует как биополитический диспозитив[429], нацеленный на производство разнообразных дихотомий: легальное/нелегальное, формальное/неформальное, нормальное/ненормальное. Среди основных диспозитивов «города как формы» можно выделить правовые, институциональные, инфраструктурные, дискурсивные, и среди прочих – технологические, частью которых являются цифровые медиа. Таким образом, город существует между двумя измерениями – «городской формой» и «городом как формой», со всеми их противоречиями и противостояниями. Напряжение между ними создается классовыми различиями – отличиями повседневных практик различных классов и их конфликтами. Эти измерения обнаруживаются в противоречивых артикуляциях, являющихся частью политических противостояний.
В разломе между «городской формой» и «городом как формой» возникают и обозначаются противоречия капиталистической пространственности. В отдельных случаях эти противоречия открыто декларируются, благодаря чему борьба за пространство или борьба в пространстве становится видимой. «Город как форма» приводит в движение свои диспозитивы, чтобы противостоять сопротивлению трудящихся и извлечь выгоду из творческого неформального производства пространства. Задействование диспозитивов подтверждает наличие повседневного сопротивления и пространственного творчества трудящихся в их борьбе за выживание. Пространственные образования, которые обнажают противоречия капиталистического пространства и времени, проявляя антагонизм «городской формы» и «города как формы», я, вслед за Абдумаликом Симоном, предлагаю называть «поверхностными пространствами»[430].
В обозначенных антагонистических отношениях цифровым медиа отводится роль связующего звена[431]. С их помощью разобщенные трудящиеся встраиваются в капиталистические отношения в процессе труда или потребления. Медиа, и цифровые медиа в частности, противостоят свойственной капитализму тенденции к социально-политической фрагментации. Как и пространство, они являются материальными и символическими связками, обеспечивающими социокультурную и экономическую интеграцию различных классов.
Основываясь на своих исследованиях Мексики, Сальвадора, Никарагуа и Бразилии, я полагаю, что в странах третьего мира, к которым относятся перечисленные латиноамериканские страны, мы наблюдаем (вос)производство «цифрового подчинения». Цифровое подчинение – это процесс, в котором цифровые медиа включены в систему накопления капитала, участвуют в воспроизводстве трудовых ресурсов, реструктурируют производство и способствуют появлению пространственных форм, необходимых для циркуляции стоимости[432]. Цифровое подчинение указывает, что страны третьего мира интегрированы в глобальную капиталистическую систему на неравных и несправедливых условиях. Их вклад в глобальное накопление капитала происходит за счет использования дешевого труда сотрудников колл-центров, аутсорсингового/офшорного производства программного обеспечения[433], а также неквалифицированного труда на неформальных, прекарных информационных/коммуникационных рынках, ориентированных на малообеспеченных потребителей в странах третьего мира[434].
На мой взгляд, понятие «цифровое подчинение» гораздо точнее, чем цифровой разлом, передает происходящее в странах третьего мира и определенно меняет направление дискуссии. В этом случае уже бессмысленно задаваться вопросами, смогут ли отдельные страны преодолеть цифровой разлом, какие информационные политики приблизят их к этой цели, какие практические меры и институциональные структуры будут способствовать его преодолению. Если мы признаем иерархичность дигитализации, нам необходимо задаться более неудобными вопросами. Учитываются ли различия процессов дигитализации, которые вносят свой вклад в производство и циркуляцию капитала в глобальном масштабе?
