Сеть Сирано - [53]

— Таня! Возьми трубку! — заорал автоответчик, — я знаю, Таня, ты не спишь!

Воплощенная Надежда обрывала теткин телефон:

— Таня! Если ты мне сейчас же не ответишь, то я сама к тебе приду!

— Что тебе надо, перемать? — заорала тетка, — три часа ночи!

— Таня! Только не бросай трубку, Таня! — умоляла Надька, — я тебе сейчас такое расскажу!

— Ты что, до завтра подождать не могла?

— Таня! Я до завтра не доживу! Меня так всю и распинает!

— Кто тебя распинает, Чигавонина?

Конечно, Надька — чудачка. Причем редкая. Таких еще надо поискать. Но без вечных Чигавонинских сюрпризов серое теткино существование было бы совсем непереносимым. А если учесть, что от Надькиного непотопляемого оптимизма и тетке кое-что перепадало, то на такие мелкие неудобства, как ночные звонки и незапланированные визиты вообще можно было не обращать внимания.

— Таня! Я завела себе любовника! — выпалила Надька.

— Да иди ты!

— Не веришь? Челюсть на полку положу!

— Да верю, я верю! — засмеялась тетка, — и когда ты только успела?

— А что тянуть-то? — удивилась Чигавонина, — Епифанова уж девять дней как похоронили!

— Дура! Типун тебе на язык! — тетка машинально перекрестилась, — А этого-то, где взяла?

— Так там же, Таня, в интернете! Причем, заметь, не я его взяла, он сам, Таня, пришел! Надежду Ивановну, говорит, хочу!

— Прямо так и сказал?

— Ну, не совсем так, — замялась Надька, — любовницу, говорит, ищу. Зрелую, опытную…

— А сколько же ему лет?

— Осьмнадцать минуло! — заржала Надька.

Тетка давно для себя решила не принимать Чигавонину всерьез. Но одно дело решить, другое — претворить свои решения в жизнь.

— Педофилка, тебя же посадят!

— А пусть попробуют поймают!

— И ты с ним уже встречалась?

— А я что тебе говорю! Только что!

В общем, надо было порадоваться за подругу, но вместо этого тетка пошла на кухню, запить новость водичкой. В телевизоре резвилась Мадонна. Мальчики, девочки, микроавтобус. Одно слово, свальный грех. По сравнению с этими акробатами моя Надька просто монашка, подумала тетка. Она уменьшила звук и спросила:

— Ну и как?

— Таня! Ты не поверишь! Мы с ним попали в реверанс!

— Куда-куда вы попали? — не поняла не тетка.

— Это он так сказал! — засмеялась Чигавонина. — Он же у меня студент! Повышенную стипендию получает! А реверанс — это когда две волны накладываются друг на друга и многократно друг друга усиливают!

— Это резонанс, Надя.

— Да какая разница!

Господи, воистину неисповедимы твои пути! Я же вся измучилась, истосковалась, с ума чуть не сошла! А Чигавонина так легко, так бездумно, так непринужденно! Вмиг решила все свои проблемы. Студент! Комсомолец! Отличник! Ничего не понимаю!

«Даже и не думай, что я тебя прощу», — пела Мадонна. Ах, вот оно что, догадалась тетка. Это сумасшедшая, видимо, как и Надька решила отомстить своему прежнему. Мальчики, девочки, черненькие, беленькие — все в деле пригодятся. Спасайся, как говорится, как твоей душе угодно.

Может быть, действительно, в таком случае все методы хороши? Оторваться по полной и заснуть. Но не тем, холодным сном… А этим. Здоровым, крепким, сладким. Что я, собственно, и делаю. Сплю, практически, наяву. И вижу умопомрачительной красоты сон.

Тетка сидела перед черным экраном и внимательно всматривалось в пустоту. Если сейчас нажать на «enter», то сразу все прояснится. Но зачем снова мучить себя?

И все-таки она не удержалась.

Джоанна — Марату 3 часа, 14 минут.

— Хотела бы я знать, чем занят ты сейчас?

Ее послание в упор не хотело отправляться. «Подождите, пожалуйста», — умоляла бледная запись в окне. И тетка приготовилась ждать. Вот, только, сколько? А главное, зачем?

Хорошо бы было лето, подумала тетка, тогда бы я ждала сентября. Сухого, прозрачного, насквозь пропитанного запахом антоновских яблок. Бродила бы одна по пустеющим кленовым аллеям, то ли наслаждаясь своим одиночеством, то ли тяготясь им.

За пазухой мирно посапывает маленький колючий ежик. При неосторожных, слишком глубоких вдохах он начинает выказывать свое неудовольствие. Его мягкие нежные иголки твердеют, растопыриваются и упираются мне прямо в сердце. Становится очень больно, прямо до слез, до одури, и одновременно как-то сладко и по-предсмертному легко.

А вокруг такая нестерпимая тишина, что хочется крикнуть, чтоб ее раскачать, расшевелить, растревожить. Но те же смутные иголки внутри сдерживают, цепляют, тормозят. И от этого еще больше хочется прорваться. Но получается только тусклое курлыкающее: «Ы-ы-ы-ы-ы», угасающее в жалостливое и безнадежное: «И-и-и-и-и».

А потом начинается дождь. Сначала мелкий, почти грибной. Солнце и не думает скрываться за тучи, нафига ему эти прятки? И я подставляю ему лицо. Пожалуйста, только один поцелуй, теплый, спокойный, дружественный… На память, на прощанье, перед зимой…

И снова ежик шевелится в груди, и хотя я редко дышу, он снова чем-то недоволен. Побойся бога, паршивец! Я столько времени тебя берегла, не напрягла желаниями, страстями, переживаниями, мог бы и ты со мной как-то поделикатнее… Но он, как назло, барахлит все сильнее… Как тебе только удалось так здорово износиться за столь короткую жизнь?

Поцелуй мной вымолен. Он сух и безвкусен. А еще — равнодушен и безлик. Потому, что я никого не люблю. Потому что меня никто не любит.