Сеть Сирано - [52]

И это на полном серьезе! Театр одной актрисы в действии, публика в экстазе. А на самом деле, я стояла перед ней, не зная, что предпринять. Вытолкнуть ее из дверей не составило бы для меня большого труда. Но как-то было непривычно рукоприкладствовать. И я сделала худшее из всего, что могла сделать.

— И когда же ты, наконец, сдохнешь? — произнесла я сквозь зубы.

Спросила и оглянулась.

Нет. За моей спиной никто не стоял. Значит, эти слова, действительно, сказала я. Я и никто другой. Своими собственными губами, языком, горлом, легкими… Как только они у меня не отсохли в тот же миг?

А вот не отсохли.

И это был конец. Занавес дернулся и поплыл. После этой фразы меня здесь уже ничто не удерживало. А никто не удерживал и даже не собирался.

Мать уронила руки и отшатнулась от дверей.

Я молча прошла мимо.

Тетка

Действительно, почему я никак не подохну, думала тетка.

Не мучилась бы так, не переживала. Не слышала бы этих слов.

Когда ты сдохнешь, мама? Когда ты, наконец, сдохнешь?

Тетка сидела на кафельном полу ванной и раскачивалась из стороны в сторону. Господи, за что? За что она меня так ненавидит? Сколько злобы, сколько ненависти было в ее глазах! И какая тяжесть, какая боль лежит у нее на сердце, если она решилась сказать мне такое! Я-то выдержу, я трехжильная, но зачем же себя подвергать такому испытанию? Для чего себя так планомерно и методично разрушать? Как будто я не знаю, что после этих слов она мучается еще больше, чем я. Но слово не птичка, оно скорее пуля. Мало того, что его не поймаешь, так оно еще и убить может. И сколько их, так и не пойманных, не осужденных, не прощенных летает и создает вокруг нас атмосферу кровавой бойни. И хочется спастись другими словами, пусть простыми, пусть затасканными, пусть изношенными до дыр и заплат, но теми, с которыми, как от песни веселой, сердцу становится легко.

Нет, дорогая, я не умру. Если я умру, то я больше никогда не услышу других слов. Тех, которые мне сказали до тебя. Тех, ради которых я жила все этот время. Тех, ради которых только и стоит жить.

Не обижайся, родная. Я еще поживу, покопчу небо. Долго-долго буду коптить и счастливо-счастливо. Назло всем. Прямо с сегодняшнего дня. А для осуществления своих желаний заведу уже свою, собственную переписку. И никто не сможет мне этого запретить. Хватит уже прятаться. Пора выходить из тени.

А как же тогда Марат? На кого я его оставлю? На тебя, мое солнышко?

Но тебе-то он зачем? У тебя своих мужиков девать некуда. А тут еще мой — сбоку припека. Нет, дорогая моя, не дождешься. Даже и не надейся.

Куда вот убежала? Два часа ночи. Бойся теперь за тебя…

— Ма! — сказал Матвей, — а я вот до сих пор не жрамши!

Кот прыгнул к тетке на колени и подставил ей для поцелуя свое проголодавшееся лицо.

— Пойдем, морда! — сказала тетка, — буду тебя кормить.

Вот кто мне по-настоящему предан, подумала она. Вот кому я все могу рассказать. Вот кто меня поймет. А поняв, не осудит.

Одна, но пламенная страсть! На старости лет, на излете. Неужели я ее так и не заслужила? Не вымолила? Не выстрадала? Ради чего тогда была эта жизнь? Ради работы? Ради денег? Ради семьи? Какой такой семьи? Я и Оленька? Пускай маленькая, пуская компактная, но семья. И разве мы не были счастливы? Безмерно были счастливы! Роскошно! Ошеломительно! Но потом что-то случилось. Что-то грустное пролегло между нами. Что-то темное, волосатое, смурное. Что-то злобное, жадное, завистливое. Испуганное, дрожащие, забитое. Моя любовь, разве ты такая?

Тетка вскочила и побежала в свою комнату. Только одним глазком взглянуть, на сон грядущий себя побаловать. Чтоб приснился потом, чтоб пригрезился. Хоть понарошку, хоть невзначай, хоть на минуточку! Включила, вошла, разыскала. Там, где-то на задворках, в черном-пречерном списке, совсем один, один-одинешенек. Здравствуй, Марат, это я.

Фотография была большая, во весь экран, в натуральную, подходящую для теткиной цели величину. Тетка помнила и эту родинку на шее, и этот смешной завиток. И эти брови домиком, и эти смеющиеся глаза. И губы тоже эти, такие красивые, знакомые до самой последней складочки. Какие они на вкус? Сладкие? Горькие? Пахнущие табаком или мятными пастилками? Тетка потянулась и прижалась к его губам. Сначала лбом, потом щекой и только потом губами. Получился нежный девичий поцелуй. Мимолетный, девственный, легкий. И совсем даже не холодный. Пыльный только немножко.

На экране поцелуй отпечатался довольно четко. Его след весь состоял из мельчайших частиц влаги, которые, как роса после дождя, искрились и переливались всеми цветами радуги. Вот какая ты, моя любовь, торжествовала тетка, красивая!

По мере того, как испарялась вода, усыхал, уменьшался в размерах первый теткин поцелуй. Нижняя губа практически исчезла… Вот уже и верхняя почти не задействована… И чем дольше это длится, тем очертания слабее… И вот еще один фрагмент, похожий на сердце, растаял прямо на глазах… Маленькое озерцо, солнечные блики, брызги, пыль… Три точки, две, одна… Как страшно. Не роса уже, а песок сыплется с экрана куда-то вниз и исчезает там, на черной полосе. Там, где итог. Где перечеркнутое будущее. Чужая взлетная полоса. Разбитая хрустальная надежда.