Сестра Харуна-ар-Рашида - [5]

В этой истории подчеркивается еще один важный момент, характерный для идеологии Просвещения — мотив любви знатной дамы и человека «низкого» происхождения, который том не менее заслуживает любви по своим личным качествам, будучи «самым достойным человеком в мире». О демократических настроениях Зейдана свидетельствуют и образы верных слуг — Атбы, Риаша, Барры и др. В том, как Зейдан изображает их, есть что-то от ловких и хитроумных слуг из «1001 ночи». Атба, например, не просто преданная служанка, слепо выполняющая повеления своей госпожи и готовая ради нее пожертвовать жизнью, — это прежде всего друг, женщина умная, волевая, инициативная, гораздо более изобретательная, чем сама Аббаса. Вот это демонстративное отвергание сословных привилегий, признание истинной ценности человека как личности, независимо от его положения (так оценивает людей, кстати, и идеальный герой романа — Исмаил) — черта, очень характерная для литературы Просвещения и в Европе и на арабском Востоке.

Таким образом, мы видим, что романы Зейдана для арабских читателей были не только историческими: рассказанные и прокомментированные автором события порождали вполне современные ассоциации, заставляли задумываться над самыми животрепещущими вопросами. Этим, безусловно, и объясняется необычайная популярность романов Зейдана.

Для нас же «Сестра Харуна ар-Рашида» оказывается романом вдвойне историческим, ибо знакомит нас сразу с двумя эпохами — и с золотым веком халифата и с арабской эпохой Просвещения.

А. Долинина

Глава I ТАИНСТВЕННЫЕ ПУТНИКИ

Меджлис веселья был в полном разгаре, когда Мухаммед аль-Амин, сын Харуна ар-Рашида, недавно назначенный первым престолонаследником халифата, надумал купить белых рабынь.

— О, достойнейший из достойнейших, великолепная мысль! Чернокожие, да и желтолицые, изрядно надоели, — подхватил фаворит престолонаследника аль-Фадль ибн ар-Рабиа. — Могу тебя порадовать, мой повелитель: иудей Фанхас доставил в Багдад бледнолицых гурий отменной красоты.

— Ценю твои услуги, мой верный Фадль, — покровительственно ответствовал аль-Амин. — Возьми-ка это дельце на себя. Поутру отправляйся к своему иудею и отбери красоток для нас.

Находившийся поблизости придворный поэт Абуль Атахия внимательно прислушивался. Острым нюхом опытного интригана он учуял запах крупного барыша. Обделывать делишки с богатым работорговцем ему было не впервой.

Он очень спешил. Путь предстоял неблизкий, дворец юного престолонаследника находился в предместье аль-Мухаррем, в восточной части Багдада, а дом Фанхаса — в холмистом районе, на западе, где в свое время халиф аль-Мансур возвел постройки для содержания рабов, получившие название Дар ар-Ракик.

Солнце клонилось к западу.

Абуль Атахия был худощав и строен фигурой. Собираясь в ночной поход, он сбросил изысканную, богатую одежду, в которой вернулся с пиршества, растрепал завитые локоны черных волос, надел на голову помятую чалму, замотав ее, как носят простолюдины, и закутался в дешевую абу. Глянув на него, никто бы не подумал, что перед ним придворный поэт.

Он спустился к Тигру, пошел вдоль реки, колеблясь, то ли подозвать лодочника и переправиться на другой берег, то ли пешком добраться до нижнего моста и сэкономить дирхемы на переправе. О том, чтобы нанять верхового осла, как постоянно делали багдадцы — в каждом переулке были погонщики, промышлявшие извозом, — он даже и не подумал: лишние расходы, кому они нужны!

Из-за утеса, нависшего над рекой, показались надутые ветром белые паруса. Большая лодка обогнула излучину реки и, как бы поддразнивая одинокого путника, заскользила вдоль берега, по которому он шагал.

На землю опускалось темное покрывало ночи. Замолкли голоса птиц, притихли животные. До нагромождения прилепившихся друг к другу строений аль-Карха, узких улочек, забитых прохожими, было еще далеко.

По обоим берегам Тигра тянулись цветущие парки, в которых то здесь, то там показывались загородные дворцы визирей и эмиров.

Лодка приблизилась.

— Э-эй! — крикнул Абуль Атахия.

Кормчий не шевельнулся: пли не слышал, или не хотел отвечать.

— Э-эй, на борту! — повторил поэт.

— Некогда нам! — ответили с лодки.

Как это часто случалось, получив отпор, Абуль Атахия во что бы то ни стало захотел добиться своего. Кроме того, время было позднее, нужно было спешить.

Повинуясь команде, матросы убрали паруса и уселись на весла. Абуль Атахии стало ясно: это не вечернее катание по Тигру, устроенное богатым багдадцем. Да и спускавшаяся ночь обещала быть безлунной, непригодной для увеселений на реке.

— Э-эй, на борту!

Кормчий привстал, сложил руки рупором.

— Чего тебе? Кто ты?

— Чужеземец я! Ты понимай, я чужеземец! — слегка коверкая слова, ответил Абуль Атахия. — Ночью пора попасть квартал аль-Харбийя. Не знаю, как добраться. Будь великодушен, хозяин!

Кормчий на минуту исчез, затем появился снова.

— Ладно, возьму!

Лодка замедлила ход, повернула и причалила к берегу. Рослый матрос поднял дощатые сходни, один конец уложил на борт, второй перебросил на прибрежную гальку.

Абуль Атахия проворно взбежал по сходням, с поклоном приветствовал кормчего и, послушный его указанию, присел на скамеечку возле спущенного паруса. Огляделся. Лодка уже отошла от берега. Четверо матросов налегли на весла. На корме горел факел. Его неровный свет вырывал из сгущавшихся сумерек фигуры двух людей. Это были мужчина и женщина. Одетые по-бедуински, они сидели, скрестив ноги, и дремали. Перед мужчиной стояли кабкабы, какие носят в Хиджазе. Возле женщины на палубе была устроена широкая постель, в которой спали два мальчика, полуприкрытые вышитым узорчатым платком. Головы их покоились у женщины на коленях.