Сестра Харуна-ар-Рашида - [44]

— Из падежного источника, мой друг, — торжествующе ответила Зубейда. — Но не подумай, что я уподобляюсь тем матерям, которые имеют тайных людей в домах своих отпрысков. Отнюдь нет. Просто мой нарочный беседовал с твоими слугами, а они у тебя недопустимо болтливы. Опытный добытчик новостей быстро узнает, что ему надо. Но прости, я и не предполагала, что твои ночные бдения являются тайной…

— Только не от тебя, дорогая родительница, — сразу нашелся аль-Амин. — Тебе я расскажу все без утайки. Нарочного ко мне, надеюсь, ты послала не с единственной целью обвести вокруг пальца моих евнухов? Они же глупенькие…

— Недурно сказано, мой друг! — похвалила Зубейда и провела ладонью по его подбородку и щекам. — Я вызвала тебя, чтобы сообщить приятную весть. Скоро мы избавимся от ненавистного вольноотпущенника.

Аль-Амин знал, что мать не бросает слов на ветер.

— Рад слышать такую весть из уст Сейиды халифата! — воскликнул он, думая: «Посмотрим, у кого новостей побольше», — и спросил: — Случаем, твоя весть не касается Аббасы?

— Ах, вот что, птенчик уже оперился! И он может кое-что прочирикать про свою тетушку? — в свою очередь удивилась Зубейда. — Ты делаешь успехи, мой друг, — она повысила голос. — Но тайны-то каковы? Распространяются быстрей, чем обычные новости. Получив известие и, кстати, недешево заплатив, радуешься, что ты его единственная обладательница. Куда там! В так называемую тайпу посвящены уже все заинтересованные лица. Вот к чему привела система круговой слежки. Я тут, право, бессильна… — она развела руками. — Ну да выкладывай, что у тебя, мой друг. Может, я и дополню…

— Мне кажется, дорогая родительница, история с тетушкой мало что нам даст, — проговорил аль-Амин и, решив усилить произведенное впечатление, добавил: — Давай лучше я расскажу об аль-Аляви.

— Об аль-Аляви? — переспросила Зубейда. — Это еще что за птица? А, припоминаю… Так что же с ним приключилось?

Она молча выслушала рассказ сына о бегстве халифского узника и, глубоко вздохнув, сказала:

— На этот раз ты превзошел меня, мой друг. Какая радость! Но я скорблю, даже не могу передать тебе, как я скорблю. Что это за власть, которую нам дарует аллах! Разве она всесильна? Истинный халиф не твой отец. Харун ар-Рашид — это символ, имя. Бразды правления держит ненавистный нам перс.

— Разве эмир правоверных должен взваливать себе на плечи повседневные заботы о государстве? Это было бы слишком! — возразил аль-Амин. — Другое дело, что за его спиной должен стоять надежный слуга.

— Привлекать способных людей надо, никто не спорит, — поправилась Зубейда. — Но все имеет свои границы. Зачем предоставлять визирю слишком большие права? Твой дедушка аль-Махди тоже опирался на Бармекидов, по делал это с оглядкой, осторожно. И халиф аль-Хади поступал подобным образом. Зачем, спрашивается, Харун ар-Рашид разрешает визирю доступ в гарем? Это что, помогает управлению халифатом?

— Доступ в гарем? Что ты имеешь в виду, дорогая родительница?

— То, что ты слышишь, мой друг. Проклятый Джаафар ибн Яхья свободно входит к женщинам твоего отца: рабыням, наложницам, сестрам и даже дочерям. Именно потому так и случилось с Аббасой. Пустили слух, будто халиф и визирь — молочные братья. А коли так, по шариату доступ в гарем дозволен.

— И к тебе он тоже входил?

Кусочек амбры, который Зубейда собиралась положить в курильницу, подвешенную к потолку, выскользнул из дрогнувшей руки и упал на ковер.

— Пусть бы только посмел! — возмутилась она. — Пусть бы только зашел за ограду! В моем дворце достаточно слуг, чтобы проучить персидского модника. А ты не задавай глупых вопросов. Как-никак, я тебе мать. Запомни, я никогда не просила вольноотпущенника ни о каких услугах и никогда не попрошу! [23]

— Недаром ты Сейида халифата! Ты истая хашимитка! — расчувствовавшись, похвалил мать аль-Амин и поднял амбру. — Но как это моя тетка связалась с персом? Видит аллах, выжила из ума!

— Ума у нее никогда не было, мой друг, — возразила Зубейда, сверкнув глазами. — А в женщинах, я вижу, ты плохо разбираешься. Это последствия твоих увлечений евнухами. Слушай, как рассуждала заблудшая дочь своей матери: «Ах, визирь… Недурен, даже весьма. Красив, строен, к тому же знатен и богат. Что еще нужно? От него и пахнет по-особенному. Не мешало бы узнать, чем он душится…». Овладеть Аббасой Джаафару, видно, ничего не стоило — огонь пожрал сухую ветку.

Она бросила амбру в курильницу и стала наблюдать за тонкой, быстро таявшей струйкой дыма.

— Визиря надо уничтожить! — воскликнул юноша и чуть было не предложил подослать убийц.

— Узнаю тебя, мой друг! Ты сторонник крайних мер, — проговорила Зубейда, догадываясь, какие мысли не решается высказать сын, и ласково положила руки ему на плечи. — Обдумаем лучше, чего мы добьемся, рассказав отцу о блуднице. Прости, что я вынуждена так называть твою тетку, да воздаст ей аллах должное! Она это заслужила. Даже мне опасно поведать халифу о постыдной связи. Представляю, как он будет взбешен! О, аллах, сколько слетит голов! — Зубейда вытащила из-за пояса сложенный вчетверо листок бумаги и протянула его аль-Амину. — Ты советуешь начать с аль-Аляви? Может быть, и стоит попробовать. У меня кое-что уже приготовлено. В позапрошлом году перед Каабой вольноотпущенник нанес мне оскорбление, которое невозможно забыть. И я ему отомщу. Читай, мой друг, это обличительные стихи, они написаны по моему заказу. Харун найдет их случайно. Если и они на него не подействуют, придется заказать похлеще…