Сестра Харуна-ар-Рашида - [43]

Принять аль-Амина Зубейда решила в зале с куполообразным потолком сандалового дерева, покрытым затейливой росписью. Стены были задрапированы шелковыми занавесями, вверху они были стянуты золотыми кольцами, внизу распущены, так что легко было прочесть вышитые на них стихи и поговорки. На полу лежал яркий ковер, в середине его павлин веером распустил хвост, глаза у павлина — огромные яхонты, на хвосте — золотые и серебряные пятна, по бокам вытканы изречения. Ковер предназначался для персидского шаха и когда-то украшал его охотничью коляску. Пахло благовониями — в расположенном напротив входа пышном ложе были запрятаны мускус и амбра. Перед ложем на армянском ковре множество привезенных из Армении и расписанных известными мастерами сафьяновых подушек. Одно это убранство стоило пять тысяч динаров[21]. На сводчатых окнах висели тончайшие занавески, по углам высились золотые подсвечники-минареты с благовонными свечами, повсюду были разложены дорогие безделушки. Зал выглядел богато.

Глава XXXV РАБЫНИ, ОДЕТЫЕ МАЛЬЧИКАМИ

Перед воротами парка всадники лихо осадили лошадей. Поджидавшие их прибытия слуги помогли аль-Амину спешиться. Он пошел, ступая по живым цветам. Ноздри, еще не прочистившиеся от дорожной пыли, защекотали топкие ароматы.

Впереди, как и требовалось, с эмблемой на пике шествовал копьеносец. И, только приблизившись к парадной лестнице, до которой навстречу сыну ужо спускалась нетерпеливая Зубейда, он отошел в сторону, пропуская первого престолонаследника. Аль-Амин порывисто обнял родительницу, поцеловал руку, не преминув про себя отметить, что за время, пока они не виделись, мать еще больше располнела, рука у нее стала толще, пальцы обмякли, щеки округлились, двойной подбородок навис над толстой шеей. Лишь глаза, огромные, жгуче-черные и живые, да правильной фораты, тонкий, с горбинкой нос и яркие губы маленького рта принадлежали прежней Зубейде.

— Ты прекраснее всех на свете, да хранит аллах твою красоту! — воскликнул аль-Амин и добавил, только теперь замечая более чем скромный наряд матери. — Но как ты одета?

С плеч до пят Зубейда была закутана в пурпурное шелковое покрывало, которое на талии перехватывал золотой пояс с пряжкой, украшенной единственным драгоценным камнем.

— На тебе нет ни ожерелий, ни колец, ни твоих любимых браслетов.

— Да наградит тебя аллах изворотливым умом! — улыбнулась она. — Любимой супруге халифа не пристало гоняться за модой. Я сама ее придумываю, мой друг.

— Ах, вот почему у тебя на голове накидка, как у тетушки Алийи, но только без украшений. Ловко же ты обставила жен эмиров и визирей, которые повсюду цепляют драгоценности.

— Ты, мой друг, взгляни лучше сюда! — проговорила она, приподнимая край пурпурного покрывала.

Туфли у Зубейды были сплошь усыпаны бриллиантами. Под лучами солнца камни искрились так, что глазам было больно смотреть.

— До этого еще никто не додумался! — восторженно ахнул аль-Амин и на мгновение зажмурился.

Зубейда была довольна произведенным впечатлением.

В залах, по которым она повела сына, стоял негромкий гул, напоминавший жужжание пчел в большом улье. Его создавало монотонное певучее чтение молитв. Сто рабынь выучили по десять сур корана и целыми днями напролет повторяли их вслух.

Пышность приготовленного для встречи куполообразного зала не тронула аль-Амина, — этим его было не удивить. Его поразило другое: выстроившиеся в два ряда юноши, круглолицые, ясноглазые, настолько прелестные, что красота их казалась чудом, — на точеных фигурах модные кафтаны, серебряные пояса перехватывают топкие талии, на головах кокетливо надеты чалмы, возле висков завитушки волос, в руках…

Вдруг аль-Амин захохотал, громко и раскатисто: под кафтанами за едва заметными выпуклостями угадывались еще неоформившиеся женские груди.

— Ха, ха, ха! Как ловко ты придумала их нарядить! Ха, ха, ха!

— Я только последовала твоему примеру, мой друг, — шутливо оправдывалась Зубейда. — Ты, говорят, вместо прелестниц завел евнухов. А я вот рабынь решила представить мальчиками[22]. Правда, они от этого не потеряли своих качеств. Можешь сам убедиться. Я дарю тебе их.

— О, такой родительницы, как ты, не сыщешь во всем мире! — пылко воскликнул юноша. — Аллах отличил тебя и положением в халифате и непревзойденной щедростью.

Заливаясь от радости румянцем, Зубейда опустилась на подушки, набитые страусовым пухом, и подала знак, чтобы рабыни-подростки, одетые под мальчиков, удалились.

Глава XXXVI РОДИТЕЛЬСКИЕ СОВЕТЫ И СЫНОВНИЕ ХИТРОСТИ

— А теперь расскажи, как ты провел вчерашний день! — предложила Зубейда. Выражение лица у нее стало серьезным. Улыбка исчезла.

— Милостью аллаха, как только ты могла бы пожелать, — почтительно ответил первый престолонаследник. — В удовольствиях, дорогая родительница, как всегда в удовольствиях!

— Чем еще заниматься в твоем возрасте! — вырвалось у Зубейды, и она тут же, лукаво взглянув на сына, спросила: — А что ты делал прошедшей ночью, мой друг, один, без рабынь и рабов, которые бы тебя развлекали?

Аль-Амин был удивлен.

— О, Сейида халифата задает щекотливый вопрос! Оказывается, ей известно, как я провожу время, и даже с подробностями! — воскликнул он, подвигаясь к матери. — Откуда, позволь спросить?