Сержант Каро - [4]

— Где строй? Кто в лес, кто по дрова! — приближается к нам Севян. — Вам бы только языки почесать, балаболки!

— Извольте выбирать выражения! — вспыхивает Айказян. — Ведь я же был вашим учителем.

— Я не вам, — тушуется Севян, — а этим щенкам…

— Они люди, — гневается Айказян.

— Нет, они солдаты, — перечит ему лейтенант.

— Солдат — это человек! Че-ло-век.

— Ну, хорошо. Допустим, человек, дальше-то что? — нервничает Севян.

— Обращайтесь с человеком по-человечески, — выговаривает ему Айказян. — Почему вы с такой легкостью оскорбляете людей?

— Никого я не оскорбляю, — защищается Севян. — Я отдаю приказы.

— Оскорбление — это не приказ. Брань — это не приказ, товарищ лейтенант! В данном случае приказ — это голос родины, который из уст командира передается рядовым. Приказ — это высокая ответственность, Севян…

Однако лейтенант уже далеко; он идет во главе роты, размахивая здоровей правой рукой, а левая его рука висит, перехваченная черной перевязью, на груди. Вдали у склона горы видна деревня Сараландж. Куда-то сюда враг забросил парашютистов. Нашей роте приказано прочесать эти места с фронта, иными словами, добраться до ущелья, спуститься и пройти по нему и далее — подняться на холм позади Сараланджа, где расположено деревенское кладбище. Там мы должны ждать, как будут разворачиваться действия других рот, которым предписано, окружив эту местность, взять врага в клещи и, постепенно сжимая, подталкивать прямо на нас. В приказе есть тонкость: не убивать противника, а захватить в плен.

— Я убью, — говорит Асо.

— Брать в плен куда интереснее, — говорю я. — Любопытно все-таки взглянуть на этих диверсантов.

Наша цепь медленно продвигается к ущелью. Держа винтовки наперевес, ребята с трудом шагают среди высоких, в человеческий рост, колосьев, и перепела обращаются в бегство. А над этой долиной, над горами — мир чистоты и прозрачности. Цветы растущего в межах шиповника наливаются солнцем. Внизу, задыхаясь от зноя, опрокинулось на спину ущелье. Серебряной нитью висит над пропастью пенистый поток.

Перебравшись через поле, мы тотчас оказываемся в гуще овечьего стада. Нам навстречу, угрожающе рыча, летит тройка сторожевых псов.

— Эй, пастух, придержи собак, — пятясь, кричит лейтенант.

Пастух хриплым окриком отгоняет псов, и те недовольно усаживаются чуть поодаль, поминутно косясь на нас и на лучащиеся под солнцем кинжальные штыки наших винтовок.

— Доброго здоровья, — говорит подошедший пастух. — Зачем пожало…

Не успел он договорить, как лейтенант прерывает его:

— Это тайна, товарищ пастух, тайна…

— То, что вы здесь, что ли? — пастух смотрит из-под нависших бровей.

— Так точно, — лейтенант становится непроницаемым и жестами приказывает ребятам обойти отару и двигаться дальше. Потом, чуть поколебавшись, спрашивает пастуха: — Не замечал здесь посторонних?..

— Посторонних! — взгляд пастуха темнеет. — Ты, часом, не про диверсантов?

— Гм, гм… — ротный на какое-то мгновение теряет дар речи. — Так точно…

— Про парашютистов?

— Так точно…

— Они при автоматах?

— Так точно…

— Не видал.

Лейтенант, обескураженно взиравший на старика, теперь рассматривает его недобро и подозрительно, а затем взмахивает по своему обыкновению рукой:

— Вперед!

Сжатое, сдавленное скалами ущелье чрезвычайно узко. А там, где речка, словно привстав на колени, укрывает дорогу, скалы распахнули объятия, и в их тени притулился Затворнический монастырь. Перед монастырем в ласковом соседстве цветов и зелени раскинулась пасека. Пасечник молча, не отрываясь от дела, посматривает на нас; отгоняя дымящейся лучиной пчелиный рой, он кое-как умещает в улье медовые соты.

— Не видел здесь посторонних? — спрашивает лейтенант.

— Знакомых — и тех не видел, а ты про посторонних. Ни души не осталось, все на фронте.

— Мы диверсантов ищем.

— Кто это — диверсанты?

— Ну, парашютистов, — поясняет Севян.

— Кто это — парашютисты?

Лейтенант в явном замешательстве: он что, этот человек, не от мира сего? Но выход найден…

— Ну, словом, шпионы…

— Ага, — уразумел пасечник. — Так ведь, коли они настоящие шпионы, они, стало быть, должны меня видеть, а я их — нет…

— Верно, — соглашается лейтенант.

— Ну, а коли верно, нечего здесь цветы топтать. Шпион не дурак. Чего ради ему тащиться в эти сырые, травянистые места и оставлять следы на зелени?

— Мудрый ты человек, дед.

— Проживешь, вроде меня, восемьдесят годков — тоже поумнеешь, — укалывает лейтенанта старик, полагая, что над ним подшучивают. — В другой раз не приходи сюда шпионов искать. Из этого неприметного, укромного ущелья не то что шпион, сам господь бог не выберется. Шпионы… Сколько их, ваших шпионов?

— Восемь человек.

— Вот так так, — усмехается старик, — ввосьмером, стало быть, шпионят? Да кто ж их видел-то, кто считал?

Лейтенант молчит. И вправду — откуда они взялись, эти шпионы? Кто видел, как они спускались с парашютами? Кто их сосчитал? Почему эти люди не последовали за ними, чтобы потом безо всякой путаницы навести на врага?

— Не знаю, — говорит лейтенант.

— Ну, а не знаешь, так куда ж ты солдат-то по горам и долам ведешь? Ладно, ступайте, нечего попусту цветы топтать…

Двигаемся в путь. По оленьей тропе гуськом выбираемся из ущелья наверх. Устали, пот градом катит с наших лиц. Спина и подмышки на гимнастерке Асо взмокли и просолились. Ростом он не удался, а винтовка у него длинная. Приклад то и дело задевает о камни и с сухим стуком высекает искры. Всякий раз Асо подтягивает винтовочный ремень, поправляет винтовку на спине, однако все повторяется сызнова: винтовка-то длинная, а ростом Асо не удался.