Серпантин - [22]

напролёт лицезреть твою спину и молча страдать.

Но судьба улыбнулась мне (или ухмыльнулась?) в начале второй четверти. Ты сильно

отставала по математике, и по тогдашним странным правилам мне предложили взять

над тобой шефство. Это означало, что после уроков мы должны были вместе

выполнять домашние задания и разбираться в разных математических хитростях.

Сказать, что я был рад, значит, не сказать ничего. Я был счастлив! И ты

наверняка знала об этом. Ты же не могла не замечать с каким, обожанием смотрел

на тебя этот нелепый очкарик.

Это было замечательно. Каждый день после уроков мы шли ко мне домой, наспех

съедали оставленный мамой обед и делали вид, что занимаемся математикой.

На самом деле ещё с первого нашего совместного занятия я понял, что никакой

помощи тебе не нужно. Ты знала предмет ничуть не хуже меня, хотя я был лучшим в

нашем классе. Как-то раз ты проговорилась даже, что была отличницей в предыдущей

школе. Когда я спросил, почему же ты так плохо учишься сейчас, ты лишь пожала

плечами и сухо бросила: "Не хочу". И слово это, сказанное таким тоном, навсегда

отбило у меня охоту о чём-то тебя расспрашивать. Наверное, зря. Герка сказал,

что ты отвечала на любые вопросы.

Ты была непонятной, просто непостижимой. Твоё настроение могло поменяться без

видимых причин. Так же, как и ты сама. В школе, например, ты казалась мне

какой-то отрешённой, никогда не проявляла инициативы, чтобы сойтись с

одноклассниками, жила где-то внутри себя, совершенно не интересуясь тем, что

твориться вокруг. Оставаясь же со мной наедине, ты словно преображалась. Твоё

маленькое сердечко оттаивало, ты искренне смеялась моим глупым шуткам, с

удовольствием рассматривала вместе со мной яркие журналы, которые отец привозил

из-за границы, и даже иногда играла в мои мальчишечьи настольные игры.

Ложась спать, я часто думал о тебе и не мог понять, какая же ты на самом деле.

Холодная непроницаемая льдинка, которую знали одноклассники, или же самая милая

и весёлая девчонка, которую знал лишь я один.

Не знаю, был ли я ещё когда-нибудь счастлив в жизни, как в те недели (всего лишь

недели!) невинной детской дружбы с тобой. Я достиг тогда, казалось, самой

вершины блаженства и ничего больше от жизни не требовал. Только чтобы ты была

рядом, и я мог смотреть в твои прекрасные, самые прекрасные на свете глаза.

Однако у тебя были другие взгляды на дружбу.

Я всегда думал, что всё вышло случайно, и виноват в этом тот злосчастный журнал,

но сейчас понял, что журнал послужил лишь поводом. Ты бы всё равно рано или

поздно получила своё, ведь ты была очень странной девочкой и все свои начинания

предпочитала доводить до конца. Рок был твоей преданной собакой, и он

обязательно подсунул бы тебе подходящий повод. Впрочем, журнал тебе тоже

наверняка подсунул он.

Этот самый журнал лежал в мамином шкафу под стопкой простыней и, понятное дело,

я никогда его тебе не показывал. Те журналы, что мы смотрели, были совсем

другого рода. Автомобили, рекламные каталоги, комиксы на немецком языке, — в

общем, вполне нормальные. Но тот журнал! Нет, я бы сквозь землю провалился, если

бы ты открыла его. Даже самому мне стыдно было смотреть, а о том, чтобы показать

тебе, даже речи быть не могло.

Но в тот день я неосторожно полез в шкаф, чтобы достать наши любимые комиксы с

верхней полки и случайно сдвинул простыни, от чего обнажился яркий уголок

журнала. Ты моментально его заметила и без задней мысли потянула к себе. Когда я

увидел это, то едва не лишился дара речи. Меня охватил настоящий панический

ужас. Спрыгнув с табуретки, я вырвал у тебя ненавистный журнал и, весь дрожа,

спрятал его за спину.

— Что это? — удивлённо спросила ты, и в твоих зелёных глазах вспыхнуло

любопытство.

— Нельзя! — просто заорал я, мелкими шажками отодвигаясь от тебя. — Это папин

журнал, он не разрешает его смотреть!

В ответ ты только пренебрежительно повела плечиками.

— Вот ещё глупости! Он всё равно ничего не узнает. Мы только посмотрим и вернём

на место, что ты как маленький!

— Нет. — Я был непреклонен. Впервые за всё время нашего знакомства я сказал тебе

"нет". Даже когда ты неправильно решала какую-нибудь особенно сложную задачку из

учебника, я говорил тебе "да, правильно, но не совсем".

— Дай! — потребовала ты и протянула руку. Ты не сомневалась, что я подчинюсь.

Я повторил решительное "нет", но на этот раз голос мой дрогнул. Я испугался, что

сейчас ты обидишься и навсегда уйдёшь из моей жизни. Чертов журнал насквозь

прожигал мне руку, но я не мог, не мог! Тебе его дать. Ведь мне было известно,

что в нём.

— Тогда я ухожу. — Просто сказала ты. Предательский комок подкатил у меня к

горлу.

— Я тебя люблю! — из последних сил выкрикнул я и в ужасе сжался. Мне хотелось

сказать: "Милая, родная моя девочка, ведь я же люблю тебя, как же я могу

позволить твоим прекрасным чистым глазам смотреть на эту гадость!" Но, наверное,

я был ещё слишком молод, чтобы уметь облекать в подобные фразы то, что рождалось

в моём сердце, поэтому осталось только это "я тебя люблю".

Ты помнишь, что ты сказала мне в ответ?

С циничной усмешкой, такой взрослой и чужой на твоём детском ещё личике, ты

произнесла. Медленно и веско: