Я не знаю сколько времени прошло с того момента, как за нами захлопнулась крышка подвала. Часы с меня сняли еще когда нас только вытащили из автобуса, мобильный остался в куртке, которую забрал себе молодой бандит с лицом недоумка. Свет извне не проникал в наше новое обиталище, потому не ясно было наступили уже сумерки или все еще день. Великая роскошь — под потолком болталась жалкая грязная лампочка, которая разгоняла по мере сил затхлый подвальный мрак и давала нам с Рикой возможность видеть друг друга. Наверное будь со мной другая женщина, я бы прижимал ее к себе и шептал в самое ухо что-нибудь успокаивающее и нежное. Гладил по спине и волосам, пытался унять истеричные ее рыдания и судорожно просчитывал возможности спасения. Но со мной была Рика. Поэтому мы сидели у противоположных стен, связанные только глазами. Не было ни слез, ни истерик. Не было ничего. Только мысли лихорадочно метались в моем мозгу, пытаясь спрятаться от того, о чем оба мы — и Рика и я — точно знали. Нас не спасут. Нас некому спасти. Но что чувствовала Рика?! В ее глазах была решимость и сталь. Решимость к чему? Принять какую-нибудь гадкую позорную смерть в этом вонючем подземелье? Или терпеливо сносить пытки и унижения, гордо глядя в глаза этим животным? Сжимать губы с видом героя, когда ублюдки станут отпиливать ее идеальные пальчики, чтобы отправить их туда, откуда не придется нам ждать помощи? Черт, да что еще тут может с нами произойти! Я даже думать об этом не хотел! Она была журналисткой, она и так все знала, она не могла питать никаких иллюзий!
Какие странные ощущения могут посетить нас в самые опасные моменты жизни… Сейчас, едва не задыхаясь от отчаяния и безнадежности, где-то в душе я чувствовал злорадство. Глядя в ее стальные глаза, я слышал у себя в голове жестокий саркастический смех. Быть может это была всего лишь защитная реакция организма. Я просто тихо сходил с ума.
Она была моей женой, и кажется я любил ее. Как так получилось, что она стала моей женой, я не знаю. Мы были слишком разными, настолько разными, что порой мне казалось, что я ненавижу ее. Это было так странно для меня — ненавидеть кого-то. Слишком сильная эмоция. Она научила меня эмоциям, да. Зажгла огонь, которого во мне никогда не наблюдалось, хотя в ней самой не было стихии. Расчетливая, сильная и жесткая — почти всегда она была такой. Почти… кроме тех моментов, о которых знал только я. Но за минуты, когда глаза ее светились нежностью, я любил ее больше жизни. Я сказал в начале — «кажется» любил ее? — Я оговорился. Она была моей жизнью. Со всем ворохом того, что я не признавал в ней — она была для меня всем.
В первый раз я увидел ее на похоронах Степана Даренского. Я не знал его лично, но мой приятель притащил меня на это мероприятие с собой за компанию. С Даренским они вместе работали в журнале «Точка отсчета». Похороны всегда сильно угнетали меня, потому я попросил Митьку стать немного в стороне от многочисленной черноодетой публики. Для моего приятеля это был шанс по любимой своей привычке почесать языком, потому он вполне легко согласился. Что до меня, то по любимой моей привычке я лишь делал вид что слушаю его нескончаемую болтовню, но кое-что невольно все-таки отложилось у меня в памяти. Конечно я и так знал, что Даренский был убит чеченцами во время своей рабочей поездки, но, только со слов Митьки я узнал, что оказывается Степан был не просто убит, а взят в заложники. Его семье был назначен выкуп и быть может Даренского удалось бы спасти, но семья сочла нужным сразу же обратиться в милицию. После этого никто из террористов с ними больше не связался, а тело Степана нашли в горах через полторы недели, где-то рядом с границей.
Если бы я знал как сложится моя дальнейшая жизнь, быть может я внимательней бы слушал о чем вещает мне в самое ухо неутомимый Митяй. Но вместо этого я с любопытством разглядывал прелестнейшее создание, которое стояло в самой «гуще событий». Люди постоянно закрывали от меня прекрасную незнакомку, и я всецело был занят охотой за моментами, когда ее аккуратная белокурая головка вновь появлялась между назойливыми головами скорбящих. Как жаль, что черная вуаль закрывала от меня ее глаза. Если бы я увидел их сразу, то никогда не позволил бы себе увлечься этой женщиной. Но так уж легла карта… Я до сих пор помню, какой трепет охватил меня, когда толпа двинулась к машинам, и я смог наконец-то разглядеть изящные линии ее тела, тонкую нежную руку, лежащую на плече какого-то мальчика, бредущего с ней рядом, длинную грациозную шею и белый локон, танцующий на ветру…
— Кто она?! — Ошарашено произнес я, не в силах оторвать взгляд от чудесного видения.
Митька посмотрел в ту сторону и досадливо хмыкнул.
— Сестра Степана. Даже и не думай, она не клюнет на твои сладкие речи, это не тот тип.
Я возразил:
— Всем женщинам нужно одно и то же.
— Вот именно. Или толстый кошелек или мебельная внешность. — Хохотнул Митька. — Хотя есть и такие, которые растают от пары тупых комплиментов. Вот этот подножный корм — и есть твой контингент, блин.
— Ты не прав, во всем не прав, — рассеянно отвечал я, все еще наблюдая за женщиной. Как она наклонялась к мальчику, что-то шепча ему на ухо, как она садилась в машину, как откидывала вуаль… но этот, самый волшебный момент, я пропустил. Потому что кто-то хлопнул меня по плечу, я обернулся, чтобы поздороваться с очередным коллегой, а когда повернулся обратно, машины уже не было.
