Серое зеркальце - [8]

И его никогда не дождутся дети, которых решили убить.

И Ляська разжала руки. Дала ему уйти. Заплакала потом, когда убедилась, что он ушёл совсем.

Но слёзы высохли, пока Ляська шла до дома.

Она не ждала, что дома всё окажется хорошо, но не ожидала и настолько плохого. У матери сидели не соседи, а её хахаль Вова и его приятель.

Их обоих Ляська ненавидела страстно. Дело было даже не в том, что Вова лез к матери, хотя её предательство вызывало у Ляськи злые слёзы. Отец, в конце концов, сам виноват, угодив в тюрьму на целых восемь лет. Разговаривать с матерью на эту тему Ляська давно не пыталась; если мать была пьяна, она благодушничала и не понимала, если была трезва — приходила в ярость и орала на дочь последними словами. Но всё это были гадкие взрослые дела, не имевшие к Ляське отношения — взрослые могли сами разбираться, как знают.

Ляське было хуже оттого, что Вова, конченный алкоголик, уже давно перешёл с водки, слишком дорогой для него, на всякую дрянь, вроде аптечных настоек и даже одеколона. После его визитов в квартире нестерпимо и сладко воняло одеколоновым перегаром — а мать потихоньку брала с него пример.

Она пила, сколько Ляська себя помнила, и любила говорить, что пьёт с горя: ребёночка у неё убили, а муж — пропойца и буян. Но раньше у матери хватало сил как-то держать дом и зарабатывать деньги хотя бы на еду; с тех пор, как она связалась с Вовой, на дом ей стало плевать, а еда теперь интересовала её довольно мало. Ляська, которая не ела вдоволь никогда, сейчас жила и вовсе впроголодь; ей платили мизерную стипендию, на которую можно было поесть пару раз, если мать не забирала остатки денег.

Но ужаснее всего были липкие взгляды Вовы на Ляську. Его сальные ухмылки и протянутые руки будили в ней жажду убийства.

Заметив, что входная дверь не заперта, и услыхав знакомые пьяные голоса, Ляська попыталась превратиться в собственную тень, но её заметили.

— О! Лясенька! — разлетелся Вова, осклабившись. — Куда, стрекоза? Посиди… с на… с народом!

Ляська проскочила в сантиметре от его руки и захлопнула дверь в свою комнату перед его носом, благословив день, когда догадалась купить и привинтить защёлку.

— Ка… какая ты эта! Гордая! — возмутился Вова. — Открывай, давай!

— Мама! Убери ты его! — взмолилась Ляська из-за двери и с некоторым облегчением и даже тенью любви услыхала, как мать говорит:

— Вовка! Оставь девку в покое…

Вова послушался и вернулся в кухню допивать свою отраву. Ляська снова забралась в кресло, согретое тенью Стасика, сжимая зеркальце в кулаке. Ох, как ей хотелось позвать брата…

И как она понимала, что если она позовёт Стасика сейчас, то больше он не уйдёт.

Не сможет бросить её здесь, с этими одну. И не видать ему ни его стеклянных ив, ни чёрных озёр с огоньками на дне, ни своих подруг-феечек, ни спасённых младенцев. Интересно, думала Ляська, куда его заберут — в армию или в психушку? Или сразу в тюрьму?

Не могла она его позвать.

Он спас её. А она его подставит.

Ляська зажгла лампу и взяла книжку, «Анжелику — маркизу ангелов». Попыталась читать. Но в душе была несносная мешанина дряни, французской и вполне отечественной, страх, досада, тоска, отвращение… Пришлось оставить книжку в покое и попытаться уснуть.

Она уже дремала, когда её разбудило какое-то царапанье, копошение в коридоре, за дверью.

Ужас окатил Ляську жаркой волной. Она села и прислушалась. Зажгла свет.

Увидела лезвие ножа, который просовывается в щель между дверью и дверным полотном. Этим ножом пытались отодвинуть задвижку.

— Ты, — сказала Ляська ненавидяще и негромко. — Убирайся отсюда.

И тому, за дверью, сразу стало не надо соблюдать тишину.

— Открывай, со… сокровище! — приказали пьяно и непререкаемо — и толкнули дверь так, что она, два листка фанеры, скорее, советская видимость двери, чем защита, затрещала. — Не… нечего тут… прятаться! Пого… поговорить надо!

— Мама! — крикнула Ляська в отчаянии и услышала мелкий и гадкий смешок вовиного безымянного приятеля, беззубой твари с тюремными татуировками на пальцах.

— Зря орать, — сказал приятель негромко и удивительно трезво. — Спит она. Теперь ори не ори…

А Вова врезал по двери плечом. Вокруг петли пошла колючая трещина.

Ляська поднесла зеркальце к губам. Холодная поверхность мгновенно нагрелась от жара её дикого страха.

— Стасик! — зашептала Ляська, трясясь с ног до головы, и на зеркальце капнула слеза. — Фея-фея, появись… Забери меня отсюда!

Она ощутила, как из серого тумана пришёл ответ. Любовь феи золотой дымкой обволокла Ляську с ног до головы, смывая страх. Осталось много спокойного понимания.

Фее нужно время. Нужно некоторое время, чтобы преодолеть расстояние от чертога под холмами до окна Ляськиной комнаты. А Ляське нужна сила.

Силу обретают, обретя доверие, шепнуло что-то в душе. Ты ведь доверяешь брату?

— Да, — сказала Ляська вслух, чувствуя, как во всём теле загорается тихий голубой огонь. Предательство этой кануло в прошлое. Ляська поняла, что настоящая мама не предаст её никогда. — Я доверяю. Я успокоилась. Спасибо, мамочка.

Она потянулась, вытянув руки вперёд и сцепив пальцы, гибким движением, ощущая, как наливается голубым сиянием каждый мускул, вдохнула — и стала ждать, когда вылетит дверь.