– Все равно: вы ушли от нее; вы пойдите посмотрите; она почти в истерике от ваших фарсов. Это бесчеловечно, Сергей Петрович… Зачем же вы женились, когда так любите светскую жизнь?
Хозаров ничего не отвечал теще и пошел в гостиную, где действительно нашел жену в слезах.
– Не плачьте, Мари! Что это за ребячество, – сказал он, садясь около нее на диван и обнимая ее.
– А зачем же вы в клуб сбирались? Мне, я думаю, одной скучно, – отвечала Мари.
– Ну, не извольте же плакать от всяких пустяков; я не поехал – и довольно; лучше давай в ладошки играть.
Затем молодые начали играть в весьма занимательную игру, которую Сергей Петрович назвал в ладошки; она состояла в том, что оба они первоначально ударяли друг друга правой ладонью в правую и левой в левую; потом правой в левую и левой в правую, и, наконец, снова правой в правую, левой в левую, и так далее.
Такого рода замысловатую игру молодые продолжали около получаса. Марье Антоновне было очень весело. Катерина Архиповна, увидев, что молодые начали заниматься игрою в ладошки, ушла в свою комнату. Хозаров первый покончил играть.
– Ну, довольно! – сказал он.
– Давай, Серж, еще играть.
– Будет, милочка! Мне еще надобно с тобой поговорить о серьезном предмете. Послушай, друг мой! – начал Хозаров с мрачным выражением лица. – Катерина Архиповна очень дурно себя ведет в отношении меня: за всю мою вежливость и почтение, которое я оказываю ей на каждом шагу, она говорит мне беспрестанно колкости; да и к тому же, к чему ей мешаться в наши отношения: мы муж и жена; между нами никто не может быть судьею.
– Она на тебя сердится, Серж. Она говорит, что ты обманщик и все неправду сказал, что у тебя есть состояние.
– И это не ее дело, есть ли у меня состояние, или нет; она должна только отдать тебе твое и наградить тебя, как следует, – и больше ничего! Я даже полагаю, что ей гораздо было бы приличнее жить с своим семейством, чем с нами.
– Она говорит, что ни за что этого не сделает; сама будет управлять имением и жить с нами, а нам давать две тысячи в год.
– Вот тебе на!.. Прекрасно… бесподобно… Сама будет твоим имением управлять и нам будет выдавать по копейкам… Надзирательница какая, скажите, пожалуйста! Ты сделай милость, Мари, поговори ей, что это невозможно: я для свадьбы задолжал, и у меня ни копейки уже нет; мне нужны деньги; не без обеда же быть.
– Я уж ей говорила, Серж, по твоей просьбе; она говорит, что все у нас будет; только деньги тебе в руки не хочет давать; она говорит, что ты ветрен еще, в один год все промотаешь.
– О, черт возьми! Опять это не ее дело! Состояние твое – и кончено… Что же, мы так целый век и будем на маменькиных помочах ходить? Ну, у нас будут дети, тебе захочется в театр, в собрание, вздумается сделать вечер: каждый раз ходить и кланяться: «Маменька, сделайте милость, одолжите полтинничек!» Фу, черт возьми! Да из-за чего же? Из-за своего состояния! Ты, Мари, еще молода; ты, может быть, этого не понимаешь, а это будет не жизнь, а какая-то адская мука.
– Что делать, Серж! Она очень рассердилась, что ты состоянием-то своим обманул, и на прошедшей неделе целый день плакала.
– Что ж такое, что я, может быть, и прибавил, или, лучше сказать, что, любя тебя, скрыл, что имение мое расстроено. Катерина Архиповна сама меня обманула чрез Антона Федотыча; он у меня при посторонних людях говорил, что у тебя триста душ, тридцать тысяч, а где они?
– Ай нет, Серж! У меня нет трехсот душ; всего только сто.
– Ну, а денег сколько?
– Денег, я не знаю; тебе мамаша подарила сколько-то?
– Да что она мне подарила? Полторы тысячи; это до тридцати тысяч еще очень далеко. Стало быть, мы все неправы.
– Да тебе кто это, Серж, говорил?.. Папаша?
– Антон Федотыч.
– Ну, вот видишь, он все говорит неправду. Меня сколько он раз маленькую обманывал: пойдет в город куда-нибудь: «Погоди, Мари, говорит, я принесу тебе конфет», – и воротится с пустыми руками. Я уж и знаю, но нарочно и пристану: «Дай, папаша, конфет». – «Забыл», говорит, и все каждый раз забывает, такой смешной!
– Все-таки, Мари, мне ужасно нужны деньги. Сделай милость, поди и попроси для себя у Катерины Архиповны хоть рублей семьсот, – проговорил Хозаров.
– А если она спросит, зачем мне деньги?
– Ах, боже мой, зачем!.. Ну, скажи, что хочешь бедным дать.
– Нет, не поверит! Семьсот рублей бедным, – этого много!
– Да, это правда – неловко. Скажи просто, что ты меня очень любишь и что завтрашний день – мое рождение.
– А разве в самом деле завтра твое рождение?
– Кажется, завтра, – ну, так как в рождение обыкновенно дарят, то и ты скажи, что хочешь подарить мне семьсот рублей; только, смотри, непременно настаивай, чтобы деньгами; вещей мне никаких не надо. Неужели она в этих пустяках откажет!
– Не знаю, Серж; семьсот рублей очень много; мамаша беспрестанно мне говорит, чтобы я берегла деньги, а тут скажет, что тебе на какие-нибудь пустяки дать столько денег.
– Ну, так ты вот как, мой ангел, объясни ей: скажи, что завтрашний день мое рождение и что ты непременно хочешь подарить мне семьсот рублей, потому что я тебе признался в одном срочном долге приятелю, и скажи, что я вот третью ночь глаз не смыкаю. А я тебе скажу прямо, что я действительно имею долг, за который меня, может быть, в тюрьму посадят.
