– Он, мамаша!
– Вот, видишь, – я это знала наперед; ты ему скажи, или лучше ничего не говори; я с ним за тебя поговорю.
– Мамаша! Да отчего же он переменился ко мне?
– Он не переменился, друг мой! Мужчины все таковы. В женихах они обыкновенно умирают от любви, а как женятся, так и начнут обманывать. Это, друг мой, ничего; его надобно заставить, чтобы он любил тебя, – и я его заставлю, потому что ни копейки не стану давать ему денег. Поверь ты мне, он опомнится и начнет слушаться и любить.
– А что же, мамаша, я завтрашний день ему подарю?
– Об этом ты не беспокойся. Я сама куплю приличную для него вещь, а сегодня с ним поговорю. Где он теперь, в гостиной, что ли? Ты посиди здесь, а я с ним поговорю.
Мари осталась в кабинете, а Катерина Архиповна отправилась для объяснения с зятем.
– Ваше завтра рождение, Сергей Петрович? – сказала она, входя в гостиную.
– Да, кажется, что завтра, – отвечал Хозаров.
– Вы даете, верно, вечер или что-нибудь такое для ваших знакомых?
– Я ни о каком вечере и не думал.
– Для чего же вам так нужны семьсот рублей?
– Какие семьсот рублей?
– Да такие, которые вы присылали свою жену требовать от меня.
– Мне ваших семисот рублей никогда не было да, конечно, и не будет нужно.
– Перестаньте, Сергей Петрович, притворяться; это еще возможно было в женихах, но не для мужа; теперь уже все ясно, и я пришла вас спросить, зачем вам так нужны семьсот рублей, за которыми вы присылали жену вашу ко мне?
– Жены моей я к вам, Катерина Архиповна, не посылал, а если она сама знает, что мне нужны семьсот рублей, так это, я полагаю, весьма извинительно, – потому что между мужем и женою не должно быть тайны.
– Вы должны какому-то приятелю?
– Да-с, я должен.
– Кому же это?
Хозаров смутился и молчал.
– Если уж я вам должен отвечать на это, – сказал он после нескольких минут размышления, – то извольте: человек, который обязал меня, не желает, чтобы это знали все.
– Я, кажется, платя за вас деньги, могу же спросить, кому я должна их отдать?
Хозаров совершенно сконфузился.
– Если вы, мамаша, не верите, то как вам угодно; я, впрочем, кажется, и не просил у вас ваших денег.
– Все равно, вы прислали жену вашу просить у меня денег.
– Если жена моя желала снабдить меня деньгами, то, конечно, не вашими, а своими, которыми она, так как вышла уже из малолетства, имеет, я думаю, право располагать, как ей угодно.
– А… так вот вы к чему все ведете, Сергей Петрович! Теперь я понимаю, – сказала Катерина Архиповна, побледнев от досады, – только этого-то с вашей стороны и недоставало. Теперь я вас узнала и поняла как нельзя лучше, – и поверьте, что себя и дочь предостерегу от ваших козней. Нет, милостивый государь, вы не думайте, что имеете дело с женщинами и потому можете, как вам угодно, обманывать. Я сама живу пятьдесят лет на свете; видала людей и, позвольте вам сказать, имею некоторые связи, которые сумеют вас ограничить.
– Я даже не понимаю, Катерина Архиповна, к чему вы все это говорите.
– Нет, вы очень хорошо понимаете, а также и я понимаю; но вы ошибаетесь, очень ошибаетесь в ваших расчетах, и теперь я от вас настоятельно требую объяснить мне, для какой собственно надобности вы подсылали ко мне вашу жену требовать денег?
– Я опять вам объявляю, что не подсылал к вам жены, но я ей только открылся.
– И вы утверждаете, что не подсылали ее ко мне?
– Я молчу-с и предоставляю вам думать, что угодно.
– Да, Сергей Петрович, конечно, уж лучше молчать, когда говорить нечего; можно обмануть молоденькую женщину, но я старуха.
Последних слов Сергей Петрович уже не слыхал; он вышел из гостиной, хлопнув дверьми, прошел в свой кабинет, дверьми которого тоже хлопнул и сверх того еще их запер, и лег на диван.
Марья Антоновна, видевшая из наугольной, что Сергей Петрович прошел к себе, хотела к нему войти, но дверь была заперта; она толкнулась раз, два, – ответа не последовало; она начала звать мужа по имени, – молчание. Несколько минут Мари простояла в раздумье, потом пошла к матери.
– Он, мамаша, заперся, – сказала она.
– Что ж мне, друг мой, делать, не ломать же дверь? Он, может быть, еще и не такие фарсы начнет выделывать; от него надобно всего ожидать.
У Мари навернулись слезы.
– Ты-то за что мучишь себя и огорчаешься, друг мой?
– Как же, maman, если его в тюрьму посадят?
– Ах, друг ты мой, как ты молода! Ну, где слыхано, чтобы за семьсот рублей в тюрьму посадили?
– Мамаша, дайте мне, пожалуйста, денег.
– Нет у меня, Маша, для этого бесстыдного человека денег.
Мари разрыдалась. Старуха не выдержала, пошла в свою комнату и через несколько минут вернулась с пачкою ассигнаций.
– На, Маша, возьми, это твои деньги. Он мне прямо давеча сказал, что я даже не имею права располагать твоим состоянием.
Мари тотчас же перестала плакать, взяла деньги и поцеловала у матери руку, но зато расплакалась Катерина Архиповна.
– Отдавай ему, мой друг, хоть все; он еще и не то будет делать; будет, может быть, тебя учить и из дому меня выгнать.
– Нет, мамаша; он не смеет этого и думать, – возразила Мари.
– Он все смеет думать; он на все может решиться.
– Вы не сердитесь на него, мамаша… он, ей-богу, добрый.
