Сергей Есенин. Биография - [137]

Однако еще яснее на “пушкинизм” поэта указывают многие его стихотворения 1924 года[1572].

В качестве примера процитируем большой отрывок из стихотворения “Годы молодые с забубенной славой…”, написанного в Шереметевской больнице:

Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно.

В поле, что ли? В кабаке? Ничего не видно.

Руки вытяну и вот – слушаю на ощупь:

Едем… кони… сани… снег… проезжаем рощу.

“Эй, ямщик, неси вовсю! Чай, рожден не слабым!

Душу вытрясти не жаль по таким ухабам”.

А ямщик в ответ одно: “По такой метели

Очень страшно, чтоб в пути лошади вспотели”.

“Ты, ямщик, я вижу, трус. Это не с руки нам!”

Взял я кнут и ну стегать по лошажьим спинам.

Бью, а кони, как метель, снег разносят в хлопья.

Вдруг толчок… и из саней прямо на сугроб я.

Встал и вижу: что за черт – вместо бойкой тройки…

Забинтованный лежу на больничной койке.

И заместо лошадей по дороге тряской

Бью я жесткую кровать мокрою повязкой.

Обложка книги С. Есенина “Москва кабацкая” (Л., 1924)

Кажется совершенно очевидным, что есенинское стихотворение воспроизводит и развивает ситуацию пушкинских “Бесов”:

Эй, пошел, ямщик!… “– Нет мочи

Коням, барин, тяжело;

Вьюга мне слипает очи;

Все дороги занесло;

Хоть убей, следа не видно;

Сбились мы. Что делать нам!

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам.

Посмотри: вон, вон играет,

Дует, плюет на меня;

Вон – теперь в овраг толкает

Одичалого коня;

Там верстою небывалой

Он торчал передо мной;

Там сверкнул он искрой малой

И пропал во тьме пустой”, —

а также следующего фрагмента из “Капитанской дочки”:

Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал:

– Барин, не прикажешь ли воротиться?

– Это зачем?

– Время ненадежно: ветер слегка подымается; вишь, как он сметает порошу.

– Что ж за беда!

– А видишь там что? (Ямщик указал кнутом на восток.)

– Я ничего не вижу, кроме белой степи да ясного неба.

– А вон – вон: это облачко.

Я увидел в самом деле на краю неба белое облачко, которое принял было сперва за отдаленный холмик. Ямщик изъяснил мне, что облачко предвещало буран.

Я слыхал о тамошних метелях и знал, что целые обозы бывали ими занесены. Савельич, согласно со мнением ямщика, советовал воротиться. Но ветер показался мне не силен; я понадеялся добраться заблаговременно до следующей станции и велел ехать скорее.

Сходство ситуаций, описанных в стихотворениях Пушкина и Есенина, в одном случае поддержано сходством рифм. У Пушкина в “Бесах” омонимия: “видно” – “видно”, у Есенина: “обидно” – “видно”. Рифменную пару “видно” – “обидно” дважды находим в пушкинской “Сказке о мертвой царевне и семи богатырях”: “Знать, не будет ей обидно. / Никого меж тем не видно” и ““Без меня царевна видно / Пробежала”. – “Как обидно!” – / Королевич отвечал”.

Легко можно перечислить и способы, с помощью которых Есенин адаптировал пушкинское стихотворение. Четырехстопный хорей “Бесов” он удлинил на три стопы, поменял тип рифмовки, использовал совершенно невозможные для Пушкина и пушкинского времени рифмы (например, “хлопья” – “сугроб я”) и свои фирменные вкрапления “простонародной” лексики (“лошажьим”, “заместо”), а главное – преобразил почти аллегорическое приключение пушкинского лирического героя[1573] в автобиографический репортаж.

“Он не читал его, он хрипел, рвался изо всех сил с больничной койки, к которой он был словно пригвожден, и бил жесткую кровать забинтованной рукой, – вспоминает С. Виноградская чтение Есениным своего стихотворения в Кремлевской больнице. – Перед нами был не поэт, читающий стихи, а человек, который рассказывал жуткую правду своей жизни, который кричал о своих муках. Ошеломленные, подавленные, мы слушали его хрип, скрежет зубов, неистовые удары рукой по кровати и боялись взглянуть в эти некогда синие, теперь поблекшие и промокшие глаза. Он кончил, в изнеможении опустился на подушки, провел рукой по лицу, по волосам и сказал: “Это стихотворение маленькое, нестоющее оно””[1574].

Первой половиной июня 1924 года датировано уже упоминавшееся нами есенинское программное стихотворение “Русь советская”:

Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.

На перекличке дружбы многих нет.

Я вновь вернулся в край осиротелый,

В котором не был восемь лет.

Кого позвать мне? С кем мне поделиться

Той грустной радостью, что я остался жив?

Здесь даже мельница – бревенчатая птица

С крылом единственным – стоит, глаза смежив.

Я никому здесь не знаком,

А те, что помнили, давно забыли.

И там, где был когда-то отчий дом,

Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.

А жизнь кипит.

Вокруг меня снуют И старые и молодые лица.

Но некому мне шляпой поклониться,

Ни в чьих глазах не нахожу приют.

……………………………………………………………..

Цветите, юные, и здоровейте телом!

У вас иная жизнь. У вас другой напев.

А я пойду один к неведомым пределам,

Душой бунтующей навеки присмирев.

Но и тогда,

Когда на всей планете Пройдет вражда племен,

Исчезнет ложь и грусть, —

Я буду воспевать

Всем существом в поэте

Шестую часть земли

С названьем кратким “Русь”.

Книга С. Есенина “Песнь о великом походе” (М., 1925)

Обложка работы И. А. Француза

Из мемуаров В. Чернявского: “Он утром, едва проснувшись, читал мне в постели только что написанную им “Русь советскую”, рукопись которой с немногими помарками лежала рядом на ночном столике. Я невольно перебил его на второй строчке: “Ага, Пушкин?” – “Ну да!” – и с радостным лицом твердо сказал, что идет теперь за Пушкиным”