Сергей Есенин. Биография - [130]

– Все мое! Все забрать, чтоб ничего не осталось!..”[1496].

“У меня нет друзей”; “Друзья – свора завистников или куча вредного дурачья”[1497], – твердил поэт в частных разговорах и о том же подчас говорил в стихах: “Средь людей я дружбы не имею…” (“Я обманывать себя не стану…”); “…И нет за гробом ни жены, ни друга” (“Ответ”).

Перелом в сознании Есенина во многом связан с еще одним роковым разрывом в его жизни: после Мариенгофа у него действительно не стало друзей по большому счету.

С конца августа 1923 года поэт поселился в своей прежней квартире на Петровке, где оставался жить Мариенгоф. В сентябре давно и исподволь копившееся есенинское раздражение против лучшего друга прорвалось наружу: он “вызвал Мариенгофа на откровенное объяснение по поводу” денежных “расчетов с его сестрой Катей” во время пребывания Есенина за границей, “и они так поссорились, что перестали разговаривать друг с другом”[1498].

“После разрыва с Мариенгофом не пожелал оставаться в общей квартире и перекочевал временно ко мне на Оружейный, – вспоминает приятель Есенина, член “Ассоциации вольнодумцев” Иван Старцев. – Приходил только ночевать, и в большинстве случаев в невменяемом, пьяном состоянии. Однажды нас с женой около четырех утра разбудил страшный стук в дверь. В дверях показывается напуганный Сахаров и сообщает, что с Есениным сделалось дурно: он упал и лежит внизу на лестнице. Мы жили на восьмом этаже. Лифт не работал. Спускаемся вниз. Есенин лежит на парадной площадке, запрокинув голову. Берем его с женой и Сахаровым на руки и несем в квартиру. Укладываем. Падая, он исцарапал себе лицо и хрипел. Придя немного в себя, он беспрерывно начал кашлять, обрызгав всю простыню кровью” [1499].

После Мариенгофа поэт перестал терпеть рядом с собой равных: все должны были находиться в его тени, служить ему фоном – слушателями, подголосками, верными поклонниками и учениками. Отсюда кружение около Есенина “нищенствующей братии”[1500], “воронья”[1501], у которых он, презирая их, все же шел на поводу. “У нас были с ним столкновения, доходившие до грубых выкриков и чуть не до драки”[1502], – вспоминает один из ближайших к нему в этот период людей – А. Сахаров; отныне для Есенина повседневная агрессия – это норма дружеских отношений.

В последний свой период поэт предпринимал порой попытки возобновить старинные связи – но всякий раз неудачно.

Бениславская описывала тяжелые бытовые условия, в которых оказался Есенин осенью 1923 года: “Нам пришлось жить втроем (я, Катя и С. А.) в одной маленькой комнате”[1503]. И все же, несмотря на стесненные обстоятельства, в сентябре Есенин пригласил к себе в Москву давнего друга Николая Клюева. "Иду на совещание относительно Клюева с паспортной братией”, – информировал он Бениславскую об очередном этапе своих хлопот[1504].

Николай Клюев и Николай Архипов 1921-1922

В стилизованной "Бесовской басне про Есенина”, записанной за Клюевым Н. И. Архиповым, олонецкий поэт так изложил события, предшествовавшие его посещению Москвы: "Пришло мне на ум написать письмо Есенину, потому как раньше я был наслышан о его достатках немалых, женитьбе богатой и легкой жизни. Писал письмо слезами, так, мол, и так, мой песенный братец, одной мы зыбкой пестованы, матерью-землей в мир посланы, одной крестной клятвой закляты, и другого ему немало написал я, червонных и кипарисовых слов, отчего допрежь у него, как мне было приметно, сердце отеплялось”[1505]. Клюевское письмо "песенному братцу” возымело должные последствия. "С. А. взволнованно и с большой любовью говорил, какой Клюев чудный, хороший, как он его любит, – вспоминала близкая подруга Бениславской и ее соседка по квартире Анна Назарова. – Решил, что поедет и привезет его в Москву”[1506]. В середине октября есенинское намерение было исполнено.

Клюев и Бениславская с Назаровой не пришлись друг другу по душе. Николай Алексеевич сетовал в письме к Архипову от 2 ноября: "Я живу в непробудном кабаке, пьяная есенинская свалка длится днями и ночами. Вино льется рекой, и люди кругом бескрестные, злые и неоправданные. Не знаю, когда вырвусь из этого ужаса”[1507]. В "Бесовской басне про Есенина” Клюев, не скупясь на черные краски, изобразил располагавшийся на "седьмом этаже есенинский рай: темный нужник с грудами винных бутылок, с духом вертепным по боковым покоям”, "без лика женского, бессовестны<х>” насельниц этого “рая” и самого поэта, читающего свои поэтические произведения в “Стойле Пегаса”: “…Бедный Есенин гнусавит стихами, рязанское злато за гной продает”[1508].

В свою очередь, Назарова и Бениславская с содроганием вспоминали клюевское “сытое, самодовольное и какое-то нагло-услужливое лицо” [1509], его “иезуитск<ую> тонкость” и “таинствен<ые> нашептывани<я>”[1510].

Неудивительно, что Клюев продержался в Москве меньше месяца.

2 По возвращении из-за границы Есенин уже был не в состоянии так легко ориентироваться в писательской жизни, как умел это раньше. Поэтому и его поведение в литературной борьбе отличалось той же непоследовательностью, что и в быту: чем больше внешняя и внутренняя стихии бросали его от группировки к группировке, тем в большей степени он ощущал свое одиночество в литературе.