Сергей Дягилев - [82]

Между тем царская субсидия на журнал не покрывала расходов редакции. Чтобы выйти из трудного положения, Дягилев вновь обратился с просьбой о финансовой помощи к княгине Тенишевой. Вскоре та дала согласие, но потребовала изменить состав редакции журнала — вывести из неё «тартюфа» Бенуа и заменить его Рерихом. Любезный Дягилев обещал подумать об этом, хотя разрыв с Бенуа в настоящий момент совсем не входил в его планы. Когда же княгиня прочла объявление о подписке на «Мир Искусства» на следующий год и вновь увидела среди сотрудников журнала фамилию Бенуа, она отказалась от своего благого намерения по той причине, что её условие не соблюдалось. Бенуа откровенно недолюбливал Рериха и с иронией писал о нём Яремичу 18 ноября 1904 года: «…в недалёком будущем на обложке «Мира Искусства» будет красоваться рисунок нашего знатока старины «Старцы срутэ», а в тексте будет помещена статья «О применении лопарских орнаментов к фасадам современных построек». Склонный к преувеличениям Бенуа считал Рериха причастным к краху журнала.

«Влияние «Мира Искусства» было громадное, — рассказывал спустя четыре года Философов. — Он достиг того, на что основатели его, можно сказать, и не рассчитывали. Ни одно из начинаний этого журнала не заглохло, ни один из художников, писателей, критиков, музыкантов, поэтов, в своё время отмеченных «Миром Искусства», не пропал. Все вышли в люди. <…> Кружок лиц, стоявший во главе его, был объединён не программой, а скорее темпераментом, праведным, но мало осознанным желанием проявить свои силы, поддержать всё то, что обладало талантом, даром творчества, индивидуальностью». Мирискусники, по словам Философова, «всем существом своим чувствовали, где бьётся нерв художественной жизни». Являясь членом «Кружка любителей изящных изданий», Философов был одним из первых, кто в российской печати обратил внимание на выдающуюся роль мастеров «Мира Искусства» в прикладной журнальной и книжной графике.

Чуть позже критик С. Маковский назовёт мирискусников «ретроспективными мечтателями». Этих художников действительно привлекали отдалённые и заповедные для современников историко-культурные образы, осмысленные по-новому, с эстетической точки зрения. Через призму современности они стремились передать очарование ушедших эпох. Вместе с тем их исторические пристрастия определялись так называемым русским европеизмом. В «Мире Искусства» процветал культ Петра Великого как основоположника новой, европеизированной русской культуры и культ Санкт-Петербурга как средоточия этой культуры. Огромную художественную ценность петербургского зодчества XVIII и первой четверти XIX века впервые раскрыл Бенуа в своей статье «Живописный Петербург».

Ещё одним кумиром мирискусников был гениально воспевший «град Петра» А. С. Пушкин. Его творчество послужило для них неиссякаемым источником вдохновения. Это прослеживается как в номере журнала, приуроченном к столетию со дня рождения поэта, так и в участии художников Серова, Коровина, Сомова, Бенуа, Лансере, Врубеля и Малютина в юбилейном издании сочинений Пушкина. Не менее заметный вклад в изобразительную пушкиниану внесли Билибин и Добужинский. Последний год издания «Мира Искусства» также отмечен знаменательной публикацией иллюстраций Бенуа к «Медному всаднику». И наконец, нельзя не вспомнить классическую ныне статью Дягилева «Иллюстрации к Пушкину» 1899 года. «Иллюстрация вовсе не должна ни дополнять литературного произведения, ни сливаться с ним, а наоборот, её задача — освещать творчество поэта остро индивидуальным, исключительным взглядом художника, и чем неожиданней этот взгляд, чем он ярче выражает личность художника, тем важнее его значение. <…> За подобную задачу могут и должны браться многие из художников, и с этой стороны им не страшно подступать и к самому Пушкину», — утверждал Дягилев, выдвинув для иллюстраторов новый принцип творческого восприятия пушкинских тем и образов.

Ежегодно бывая в философовском имении Богдановское, Дягилев каждый раз посещал могилу Пушкина. В Святых Горах его всегда охватывал душевный трепет. О том, что Дягилев срывал листочки с пушкинской могилы и хранил их в качестве талисмана до следующего года, рассказывалось выше. Но однажды на этом месте он получил более существенную «реликвию». «Не успел я приехать на станцию Святых Гор, — вспоминал Дягилев, — как мне объявили, что при приведении могилы в порядок часть холма обвалилась, и обнаружился угол гроба. Я бросился к могиле и действительно увидел обвал песчаной почвы. Я обнял угол святого гроба и приложился к нему, я даже оторвал от него кусок чего-то, что мне показалось галуном, и сохранял его всегда у себя в Петербурге». Это случилось в июне 1902 года. Дягилев тогда оторвал кусочек парчового позумента, которым был покрыт гроб. Пожалуй, трудно оценить почти невероятный и бессознательный его поступок. Однако следует сказать, что почитание гения Пушкина по-настоящему осчастливит Дягилева, когда в конце жизни он приобретёт несколько писем поэта.

Владельцем знаменитого портрета А. С. Пушкина кисти Ореста Кипренского, показанного на Таврической выставке, был старший сын поэта, генерал-лейтенант Александр Александрович Пушкин, с которым Дягилев «часто встречался в Москве и, посещая его, был знаком с реликвиями, оставшимися у него от отца <…>, обедывал с ним в московском Английском клубе». «Знал я также и другую дочь Пушкина — Марию Александровну Гартунг, в Москве, — вспоминал Дягилев. — Эта вечно сверкавшая своими большими арабскими белыми зубами старуха пугала меня своим сходством с портретом отца. Генерал Александр Александрович тоже был бесконечно сходен с изображением Пушкина, но Марии Александровне я всегда говорил: прямо страшно становится, приделай Вам бакенбарды — и вылитый Александр Сергеевич».