Сергей Дягилев - [24]

«Удивительное чувство к Бикбарде. Точно привязанность к живому существу. Всякий раз, когда я возвращаюсь в неё, я испытываю очарование этого уголка Прикамья и аромата, которым она обладает», — думала Елена Валерьяновна, выходя из дома и взяв с собой акварельные краски, кисти и бумагу. Она прошла мимо винокуренного завода, деревянной мельницы, перешла шумную плотину и оказалась на противоположной стороне большого пруда. Встревожив сонмы стрекочущих кузнечиков, она шла вдоль берега по буйно растущей луговой траве, пока не выбрала наиболее удачное место для рисования. Отсюда Бикбарда была видна как на ладони.

В её композиции, намеченной слабым, без нажима, карандашом, на ближнем плане появились бикбардинский пруд, плотина, несколько разбросанных на низком берегу пруда заводских зданий. За ними, уже на высоком берегу, в центре возвышались двухъярусная колокольня и изумрудно-бирюзовый купол Рождество-Богородицкой церкви. Левее виднелись зелёные крыши нескольких корпусов дягилевской усадьбы, утопающей в тёмной зелени сада. К господскому дому с низкого берега поднималась широкая, обсаженная с обеих сторон липами дорога. Ещё одна дорога, более узкая и крутая, ответвлялась от начала плотины и вела к двухэтажному красно-кирпичному дому управляющего заводом. Через дорогу от этого дома был так называемый «колокольчик», располагавшийся на выступе над крутым берегом, где стояли столб с колоколом и будка для сторожа.

«В семье была заведена привычка приходить сюда каждый вечер, посидеть на скамейке и полюбоваться с высоты на окрестную даль, — вспоминала Елена Валерьяновна. — Впереди расстилался обрамлённый лесом широкий пруд, более похожий по величине на озеро. Он уходил направо и терялся из виду в изгибах…» Она понимала, что её вдохновенный порыв запечатлеть Бикбарду не увенчался большим успехом и что её акварельный этюд — не более чем любительская работа. Однако, подумав, что это останется детям на память, она зарисовала на обратном пути к дому ещё и бикбардинскую улицу.

Несомненно, с мыслью о потомках она вела «Семейную запись о Дягилевых», лучшие страницы которой посвящены Бикбарде. Елена Валерьяновна воспела — иначе не сказать — этот дивный уголок Прикамской земли, родовую дворянскую усадьбу, жизнь повседневную и семейные праздники. Не менее красочные воспоминания она оставила о детских играх в Бикбарде: «А то несётся мимо ватага детей, стремглав, как лавина с гор, спускается в сад и там рассыпается в разные стороны, преобразившись в курьерские поезда, в тройки, с гикающими на татарский лад ямщиками: ай ты тама-а!» И тут же детская тема естественно переплетается с музыкой: «Но вот из залы раздались звуки фортепиано. <…> Даже дети приближаются на цыпочках и осторожно садятся… Воцаряется тишина, казавшаяся за минуту ещё недостижимой. Всё превращается в слух… Семья-музыкантша, в которой маленькие мальчики, гуляя, насвистывают квинтет Шумана или симфонию Бетховена, приступила к священнодействию».

В 1889 году в Бикбарде у Дягилевых гостил блестящий немецкий пианист Альфред Рейзенауэр[22], уже второй раз приехавший с сольными концертами в Пермь. Он много играл для гостеприимных хозяев и подарил им свою фотографию с автографом. Наслаждаясь музыкой, Сергей был — как он любил выражаться — «страшно» рад такому именитому гостю, известному всей Европе.

Ещё больше он радовался приезду младшей сестры Е. В. Дягилевой — певицы Александры Панаевой-Карцовой, которую всегда ждал с нетерпением. «Не получила ли ты каких-нибудь сведений о приезде тёти Татуси? <…> Что Карповы? Скоро ли они приедут?» — спрашивал он Елену Валерьяновну. В середине 1880-х годов Александра вышла замуж за племянника П. И. Чайковского — молодого кавалергарда Георгия Карпова. На своей свадьбе в Петербурге невеста пела д ля гостей романсы под аккомпанемент самого Чайковского, с которым она была знакома уже несколько лет. Пётр Ильич задолго до свадьбы посвятил ей семь романсов, среди которых были такие шедевры камерной вокальной музыки, как «День ли царит», «Кабы знала я», «Благословляю вас, леса».

История с посвящением романсов, оказывается, была связана с младшим братом композитора — Анатолием Чайковским, безумно влюбившимся в Панаеву. «Петруша, милый, открыть тебе душу или нет? — писал он в 1878 году брату. — Я втюрился, как никогда в жизни. <…> Расскажу я тебе про неё обстоятельно. Во-первых, по-моему, она красавица, я ничего не исправил бы ни в её лице, ни в фигуре. <…> Чудные, красивые и покойные глаза. Всегда ровное и приветливое обращение. Про пенье её нечего и говорить, ужасно мне нравится. Да как это так рассказать все её прелести[?] Ужасно трудно, одним словом: всякий её поступок, всякое её слово мне кажется восхитительным». На это письмо Пётр Ильич отвечал: «Если Панаева тебя полюбит, я напишу ей целый цикл романсов, вообще сделаюсь её благодарным рабом». Познакомившись с объектом любви брата, которого Татуся так и не полюбила, Чайковский был очарован её пением и много раз доверял ей первое исполнение своих сочинений. «Она превосходна, хотя нет привычки к сцене и не знает, что с руками делать», — записал он в дневнике 1886 года.