Сергей Дягилев - [128]

На самой премьере 29 мая, как сообщает сестра Нижинского, исполнявшая в «Фавне» партию одной из семи нимф, зрительный зал после упавшего занавеса в первый момент тоже безмолвствовал — «все были поражены». Но потом поднялся страшный шум — и свист, и аплодисменты, и всё громче раздающиеся крики «бис». В результате «Фавн» был повторён. А скандал разразился на следующий день, когда вместо хвалебной статьи Р. Брюсселя редактор и владелец газеты «Фигаро» Г. Кальметт поместил свой отзыв, крайне отрицательный. Он назвал Нижинского-Фавна «не знающим стыда», «звероподобным существом» с уродливым и отвратительным телом. Более того, он стал добиваться от полиции предписания отменить следующие представления «Фавна».

В бурную полемику на страницах парижских газет были втянуты кроме Дягилева видные деятели французского искусства — художники Редон, Бланш и выдающийся скульптор Огюст Роден, который был обвинён в аморальности за поддержку «непристойного» балета, хотя его статья в газете «Матэн», как выяснилось позже, была фальсификацией. Конфликт приобрёл и политический характер, когда некоторые французы, да и русские тоже, заметили в нём интригу, направленную против дружеского союза России и Франции. Об этих перипетиях и о том, чем дело кончилось, поведал в упомянутой выше статье Минский: «На третье представление публика валом повалила уже не на балет, а на религиозно-политический митинг. Пришли представители полиции и ожидали боя. Но всё обошлось благополучно. Нижинский уступил первый, и вместо того чтобы лечь на покрывало, стал перед ним на колени. Толпа молодых артистов и антиклерикалов, заступаясь за Родена и свободу совести, раз двадцать вызвала растерявшихся от успеха нимф. Все достигли своей цели. «Figaro» спас нравственность парижан, касса сделала полные сборы».

Действие «Фавна» происходило на авансцене, а освещение было задумано так, чтобы фигуры танцовщиков казались плоскими, создавая впечатление скульптурного фриза. В своей первой балетмейстерской работе Нижинский уделил основное внимание фронтальным и профильным позам, как бы оживляя древнегреческие рельефы или вазопись. Одновременно с этим он явно порывал связь с классической традицией в балете. Его костюм, созданный по эскизу Бакста, был весьма примечателен: прежде никогда танцовщик не выглядел так откровенно обнажённым. Он был в одном трико телесного цвета с раскрашенными от руки тёмно-коричневыми «коровьими» пятнами и с маленьким хвостиком. Его талию обхватывала виноградная лоза, а голову украшала плетёная шапочка золотистых волос с двумя золотыми прижатыми рожками.

«Такого костюма на сцене ещё не было. Получеловек-полуживотное», — отметил Фокин, которому в «Фавне» кое-что всё же понравилось. Однако он резко осудил финальную сцену, когда Фавн медленно ложился на вуаль, потерянную нимфой, и едва заметным единственным толчком бёдер демонстрировал своё соединение с ней. Именно это и вызвало скандал. Поэтому в дальнейшем грубую эротику пришлось заменить коленопреклонением. Эротический контекст, впрочем, сохранился. «Балет пьянит душу, точно молодое вино. И сам Нижинский наполнен необузданностью диких существ <…> Божественный огонь пронизывает его насквозь. Это страсть священного животного, которая достаётся иногда в наследство человеку», — утверждал ученик Родена, известный скульптор Эмиль Антуан Бурдель, которому с позволения Дягилева «бог танца» пару раз позировал в качестве обнажённой натуры.

Последняя премьера — балет Равеля «Дафнис и Хлоя» — с фокинской хореографией прошла под занавес Сезона с весьма посредственным успехом. «Действительно, этот балет заслуживал большего, — полагал Григорьев, — ведь в нём были все слагаемые успеха». Но надеяться на лучший результат после скандально-интригующего «Фавна» было наивно. «Дафниса» преследовали неудачи. Накануне премьеры крупно поссорились Фокин и Нижинский. «Многие артисты помнят, — вспоминал Борис Романов, — как на сцене Шатле во время репетиции «Дафниса и Хлои» композитор Равель, побледневший от испуга при виде «схватки двух богатырей», обливал голову из сифона, боясь лишиться чувств. «Вы ставите балеты моими ногами!» — кричал со сцены Фокину Нижинский. Разгневанный Фокин (вид его бывал всегда ужасным, когда он терял самообладание) отвечал, топая ногами: «Вы танцуете моей головой!» Разрыв был полным».

Дягилев между тем вёл свою линию и слишком мало уделял внимания «Дафнису», решив показать этот балет всего лишь дважды, в то время как «Фавна» показали восемь раз, не считая публичной генеральной репетиции. Это не могло не задеть Равеля, написавшего по заказу Дягилева великолепную музыку и, между прочим, выразившего ему смелый протест против любых купюр в партитуре. Старомодное либретто Фокина по античному роману Лонга едва ли нравилось директору «Русских балетов», но он не стал усугублять разногласий. И без того эмоциональное напряжение всей труппы в связи с затянувшимся конфликтом между Фокиным и Дягилевым было велико, оно неизбежно вело к чрезмерной усталости. «Этот раз я очень утомился от Парижа. Все мы изнервничались до последнего предела», — сообщал Стравинский в письме Бенуа. В «смутной депрессии» пребывал и Григорьев, а Карсавина не сомневалась, что в Париже «Русские балеты» переживали очень опасный кризис.