Сергей Дягилев - [122]

Римские гастроли «Русских балетов» являлись частью культурной программы Международной художественной выставки, которая в свою очередь входила в большую программу торжеств, посвящённых 50-летию объединения Италии. Президент выставки граф Сан-Мартино приступил к подготовке этого мероприятия ещё в 1908 году, тем же летом он приезжал в Петербург, встречался с императором, великим князем Владимиром Александровичем, шефствовавшим над Академией художеств, а через него познакомился с Дягилевым, Серовым, Бакстом и Нувелем. Приглашение дягилевской труппы в Рим исходило именно от Сан-Мартино. Обожавший сплетни Бенуа быстро разузнал, что граф совсем недавно женился на прелестной и очень молодой даме, о которой говорили, что она предпочитала однополую любовь и «часто бывала на Лесбосе». «Впрочем, и он [Сан-Мартино] ближе к Дягилеву, нежели к жене», — тут же сострил Бенуа, внеся последние новости в дневник.

Спектакли «Русских балетов» состоялись в Театре Кос-танци (ныне Римский оперный театр). Однако ещё до первого выступления Дягилев почувствовал со стороны итальянцев «какую-то плохо скрываемую антипатию». Доносились отголоски скандала, учинённого Фокиным в Милане в начале этого года. Открыто высказывалось мнение, что «под предлогом пресловутого неуспеха» двух балетов Фокина в театре «Ла Скала» «лучше было бы не приглашать в Рим труппу, которая только из-за снобизма пользовалась успехом в Париже». Комментируя приезд «Русских балетов» на международную выставку, миланская театральная печать (Gazzetta dei teatri) с иронией призывала: «Веселитесь, миланцы! Сам Фокин будет ублажать римлян и всех, кто прибудет в город цезарей…» Ввиду того что половина технического персонала Театра Костанци саботировала первый спектакль, Дягилеву пришлось самому сидеть в «электрической будке под сценой» и руководить освещением. Между тем нашествие русских «варваров» в Рим вновь породило ожесточённые споры.

Единодушие итальянцев проявилось только в их отношении к русской музыке, которую они приняли с восторгом. Но в целом отзывы римской прессы были не очень доброжелательными. Балеты, показанные труппой Дягилева, настолько отличались от известных в то время в Италии танцев, что критики не сумели разглядеть новаторства русских постановок, назвав их вклад в хореографию «весьма скромным», скорее даже со знаком минус. Всё это не мешало Дягилеву телеграфировать Астрюку в Париж о «нескончаемых овациях» и о том, что спектакли посещались королевской семьёй. Однако отсутствие подлинного успеха «Русских балетов» в Риме привело к тому, что вплоть до 1917 года гастроли в Италии не входили в его планы.

Балетная труппа Дягилева в Риме насчитывала почти 90 человек. Она увеличилась за счёт приехавших сюда танцовщиков из Москвы и Петербурга после окончания сезонов в Императорских театрах. Среди них были и новые артисты, такие как Л. Чернышёва, и те, кто ранее участвовал в Русских сезонах, в их числе С. Фёдорова и А. Орлов. В Театре Костанци они быстро вошли в репертуар, выступали в спектаклях и, кроме того, были заняты в репетициях двух новых балетов — «Петрушка» и «Садко» — для Сезона в Париже.

По договорённости с Астрюком Дягилев должен был подготовить ещё две ориентальные премьеры — «Пери» и «Синий бог», но такая нагрузка на Фокина, учитывая короткий срок, оказалась слишком большой. От этих двух балетов Дягилев решил отказаться, возложив всю ответственность на других. «Совершенно очевидно, что если бы Бакст и Труханова приехали на несколько дней в Монте-Карло, «Пери» была бы уже поставлена», — писал Дягилев из Рима Астрюку в Париж. Договор с Трухановой до сих пор не был заключён, чем Дягилев не преминул воспользоваться, и «Пери» с участием этой непрофессиональной танцовщицы, протеже Астрюка, он откровенно назвал «навязанным нам балетом». «Синий бог» был отложен на неопределённый срок, и снова по вине других. Среди виноватых оказалась также Ида Рубинштейн, о предательстве которой не давал забыть её скандальный портрет, написанный Серовым в прошлом году, а ныне здесь, в Риме, смутивший многих посетителей Международной выставки не меньше, чем знаменитая «Олимпия» Эдуара Мане в парижском Салоне независимых полвека назад.

Своим письмом Дягилев огорошил Астрюка в тот день, когда в Париже состоялась премьера сочинённой для Иды пьесы Д’Аннунцио. Исполнявшая в ней травестийную роль святого Себастьяна, Рубинштейн изо всех сил старалась поразить, но более всего утомляла публику. Для некоторых парижан вся сенсационность этой немыслимо длинной, пятичасовой мистерии сводилась к тому, что при всём желании невозможно было распознать, какого пола госпожа Рубинштейн. Вероятно, не зря по этому поводу Бакст многозначительно заметил: «У Моисеева золотого тельца тоже не разберёшь, какой он там из себя». А вот с каким негодованием обрушилась на Иду после парижской премьеры «Святого Себастьяна» русская печать: «Только реклама, на которую у Рубинштейн довольно денег, расчистит ей дорогу к славе, и <…> слава эта не из высоких. Демон тщеславия увлёк и загубил Рубинштейн».

Тем временем Дягилев продолжал поиски виновных. «Когда Бакст взялся за оформление «Святого Себастьяна», он клялся мне, что это ни в коей мере не помешает нашей совместной работе, которая, по его словам, значит для него неизмеримо больше, — напоминал Дягилев Астрюку. — Теперь мне уже совершенно ясно, что наша работа целиком принесена в жертву произведению Рубинштейн и Д’Аннунцио. <…> А я понёс слишком большой финансовый и моральный ущерб из-за ваших с Бакстом действий». Ответом были протесты