Сережа Боръ-Раменскiй - [25]

— Согласенъ, — сказалъ священникъ твердо, — и да поможетъ мнѣ Господь исполнить долгъ мой, если бы насъ постигло несчастіе потерять васъ. Я крѣпко надѣюсь, что это только разговоръ, и что мы проживемъ еще, и вы и я, долгіе годы. Лѣта паши еще не преисполнились.

— Конечно, — отвѣтилъ ему адмиралъ, крѣпко сжавъ ему руку, — я и самъ надѣюсь пожить и поставить на ноги сыновей. Сердечно благодарю васъ, и съ сей минуты жить буду спокойно, ибо все сдѣлалъ, что въ силахъ и въ возможности человѣка и отца, для семейства.

Осень приходила; ненастье и темныя ночи; скуку нагоняющіе дожди лили безустанно. Дѣти меньше гуляли и больше занимались и читали, меньше видались съ сосѣдями. Ракитины стали поговаривать о переѣздѣ въ городъ; уже не разъ Ракитинъ увозилъ Зинаиду Львовну въ Москву дня на два и на три. Онъ купилъ себѣ большой домъ на Знаменкѣ и отдѣлывалъ его съ роскошью; но такъ какъ онъ не довѣрялъ своему вкусу, то во всемъ, что касается до убранства гостиныхъ, полагался на жену. Безъ ея совѣта не покупалъ онъ ни мебели, ни бронзы, ни матеріи для обивки Она умѣряла, насколько могла, его затѣи и желаніе истратить побольше денегъ, чтобы купить то, что побогаче и подороже. Когда образчики присылали въ подмосковную, то почти всегда, Зинаида Львовна выбирала то, что не совсѣмъ нравилось ея мужу и совсѣмъ уже не нравилось Анатолію. Но голосъ Анатолія ничего не значилъ, ибо мать не уступала, ему, тѣмъ болѣе, что вкусъ его былъ грубый. Все, что было ярко, гдѣ много было золота и особенно то, что стоило особенно дорого — ему особенно нравилось, но мать смѣялась и выбирала другое. Сидоръ Осиповичъ иногда вздыхалъ, но покорялся.

— Домъ не для меня, а для жены и дочери; пусть дѣлаютъ, какъ знаютъ, — говорилъ онъ, съ сожалѣніемъ откладывая въ сторону какую-нибудь золотыми разводами покрытую дорогую бумагу для оклеиванія стѣнъ и посылая въ Москву свѣтло-сѣрую, простую, для обоевъ женинаго кабинета.

— Вотъ полюбуйся, — говорилъ онъ Андрею Алексѣевичу, — выбрала эту дрянь и стоитъ-то она два гроша, самъ купецъ говоритъ, что дрянь.

— Если Зинаидѣ Львовнѣ нравится, значитъ хорошо, — сказалъ Андрей Алексѣевичъ, — цѣна тутъ не при чемъ. У ней вкусъ дворянскій — урожденная княжна.

— А я думаю, привычка. У стараго князя гроша за душой не было, и въ домѣ все, не то что просто, а бѣдно-бѣднехонько. Она и привыкла. Золота нигдѣ терпѣть не можетъ. Покажешь ей обои, ужъ такіе казистые, такіе забористые, а она: фи! трактиръ! и выберетъ какую-нибудь безцвѣтную, гладкую, грошовую бумажонку. „Картины на ней хорошо выходятъ“, скажетъ; ну и бери. Такъ-то и во всемъ. Въ мебели порядка не соблюдаетъ. Кушетку, диванъ ставитъ бокомъ, точно ихъ водой снесло, столовъ наставитъ тьму, пройти нельзя, непремѣнно за что-нибудь зацѣпишься. Право, разыгрываешь роль неуклюжаго Мишки. А кто виноватъ? — сама!

Ракитинъ разсмѣялся добродушно.

— Вамъ жаловаться нечего; она жена примѣрная, добрая.

— Куда жаловаться? Бога благодарить долженъ, и благодарю. Если бы она сама не была примѣрною, рѣдкою женою, то за дочку благодарилъ бы Бога; моя Соня — дитя прелестное и барышня съ головы до ногъ.

— Сокровище! повторилъ съ восторгомъ Андрей Алексѣевичъ: — благородство во всемъ, глядитъ княжною; что тебѣ княжна? не въ примѣръ лучше!

— Да въ ней и есть княжая кровь, — прибавилъ Ракитинъ: — она лицомъ похожа на дѣдушку, стараго князя. Добрый былъ человѣкъ и меня любилъ и жаловалъ.

— Что жъ ему было васъ не жаловать? Успокоили его на старости лѣтъ, озолотили всю семью. А вѣдь до васъ-то они нищенствовали. Можно было сказать, что у нихъ кромѣ чести, что княжескаго рода, ничего не осталось.

— Ну да; но по пословицѣ: что за честь, коли нечего ѣсть!

— Ну, этого не говорите. Пословица-то глупая и низкая. При богатствѣ легче соблюсти честь, а при бѣдности труднѣе. При бѣдности честь, того и гляди, потускнѣетъ; блюсти ее надо.

— Правда твоя, другъ сердечный, но о князѣ сказать этого было нельзя. Держалъ себя всегда съ достоинствомъ, ничего ни у кого не просилъ и отъ меня принималъ съ трудомъ, да и то, что необходимо, и ужъ истинно по-княжески: возьметъ и благодаритъ и при всѣхъ еще. „Я, говоритъ, когда принялъ, то умѣю спасибо сказать и благодарю съ удовольствіемъ, не стыжусь. Если не стыдно взять, то не стыдно и признаться и благодарность изъявить“.

— Истинно такъ, — сказалъ старый пріятель, и оба отправились въ гостиную пить вечерній чай. А тамъ уже сидѣли въ полномъ составѣ всѣ Боръ-Раменскіе, не исключая и адмирала.

— Мы переѣзжаемъ въ Москву въ половинѣ октября, — говорила Зинаида Львовна. — Вы обѣщались тоже пріѣхать туда на зиму, — продолжала она, обратясь къ адмиралу, — не позволите ли мнѣ и мужу пріискать вамъ квартиру недалеко отъ насъ. Это дѣло не легкое для васъ самихъ, гдѣ же вамъ объ этомъ заботиться, а Серафима Павловна и не умѣетъ

— Конечно нѣтъ. Я отъ роду квартиръ не искала. У покойнаго папеньки былъ свой большой каменный домъ у Красныхъ воротъ.

— Даль какая! сказалъ Ракитинъ: — это на краю свѣта.

— Тогда это былъ дворянскій кварталъ. На Чистыхъ прудахъ и на Разгуляѣ жили всѣ московскіе тузы, столбовые дворяне, князья и графы.