Серенада на трубе - [16]
— Манана, — сказала я, — дальше я читать не буду.
— Читай, — попросила она. — Читай.
— Не буду, мне стыдно. Если хочешь, я скажу тебе на ухо. Я не могу произнести вслух, как вы поцеловались и пошли рука об руку домой.
Да, да! Можешь! — сказала Манана. — Конечно, можешь! И ты целовалась.
— Я? выдумываешь. Я никогда не целовалась. Если ты еще раз про это скажешь, я встану и уйду.
— Нет, целовалась, целовалась! Мне Эржи говорила.
— Она врет! — закричала я.
— Не врет. Она видела. Ты шла по туннелю из школы, тебя догнал сын сасского пастора и поцеловал.
— Она врет.
— Не врет. Ты врешь.
Я посмотрела на нее и испугалась. Она приподнялась на локтях и отыскивала меня глазами, зрачки скользили в разные стороны, пытаясь найти постоянное равновесие, слова больше не убивали ее, но, напротив, из них брызгала жизнь, они прыгали, как резиновые шарики.
— Ты врешь.
— Ладно, Манана, тогда — привет. Вот твои письма. Сочиняй дальше. Вижу, ты это умеешь.
— Что ты говоришь? — закричала она и вся задрожала.
Дрожали ее воздетые руки, ее лицо, все искаженные его черты, подбородок и губы, плечи, она смеялась сухим, спазматическим смехом…
— Манана, — позвала я ее, — успокойся. Прошу тебя. Прости. Я буду читать дальше. Прости меня, пожалуйста. Я не хотела. Зачем ты сказала все эти глупости?
Но Манана дрожала, все суставы ее ходили ходуном, взгляд безумно блуждал. Я не знала, что делать, я испуганно застыла с письмами в руках. Но в этот момент огромная полоса света обрушилась на нас. Большие ворота раскрылись, впустив во двор солнце улицы. Золотой вал наводнил на мгновение каменный двор, потом погас, дубовые пластины запрудили его у порога, Кто–то вошел. Это была Мезанфан. Она повисла на огромной щеколде, пытаясь достать до земли. Длинные, как макароны, тонкие ноги, заканчивающиеся каблуками, болтались, точно две деревянные колоды.
Я быстро схватила у Мананы с колен оранжевые конверты, раскрыла их и вложила белые бумажки, на которых никто никогда не писал.
7
Мы сидели вокруг стола в гостиной.
— Bonjour, mes enfants![10]
— Бон жур, мизинфант!
— Oh, mon dieu! [11] — убивалась старуха, откидывая назад голову. Шляпа со сливами при этом соскальзывала ей на спину и болталась у шеи на резинке.
— On, — произнесла она. — An. Носовое «н». С ума можно сойти, сколько раз я вам сказала! Alors, encore une fois[12].
— Мизенфан, — пропели мы, К. М. Д. — коротко, я — протяжно, выдыхая носом воздух.
— Ох!
Она вся размякла, закрыла глаза, рука ее лежала на столе — рука, усеянная веснушками и перегруженная кольцами, застрявшими на раздутых подагрой суставах.
— Мене душу выматываете. Не барышня, а ты. — И она посмотрела на меня. — У тебя совсем нет таланта к языкам.
— Нет, — произнесла я, — это верно. Нет как нет, и все тут.
И К. М. Д. пнула меня под столом, потому что дерзить не полагалось.
Вы видели когда–нибудь коня в черно–белую клетку? Того, что пьет керосин и пасется на балконе? С прошлого года и до сих пор я не изменила своего мнения. Мезанфан — деревянный конь. Но конь воинственный. Мне доставило бы большое удовольствие вывести ее на парад. Прогуляться, держа ее на поводу. Потому что на ней были большие башмаки с широкими носками и каблуками, башмаки–танки, привязанные к щиколотке ремнями. Они велики ей. И бежевые чулки гармошкой. Мезанфан не носит пояса, под коленями она подвязывает их белыми лентами. И громоздкие серые пелерины, всегда серые, которые от плеч спускались фалдами па ее грудь, лишенную сексапила.
— Que vous avez dit?[13] — снова обратилась она ко мне, сохраняя позу авиатора, только что торжественно ступившего на землю. Очки взлетели на лоб, и вся поза — поза победителя.
— Мадам, не надо, — вмешалась К. М. Д., — я вам объясню. Настаивать бессмысленно. Уже бессмысленно. Продолжим урок с того места, где мы остановились.
Она посмотрела на меня и дважды расстреляла. Пиф–паф.
— Bon, — сказала Мезанфан, — mais…[14]
Она пошарила у пояса и вытащила кошелек, в котором носила часы. Карманные часы, похожие на луковицу.
— Mais… — сказала она снова и поглядела на К. М.Д.
— О! Се льо момэнт дю каве! — воскликнула моя любимая кузина и подпрыгнула, как мячик. — Эржи, Эржи, где ты? — Она вышла на середину комнаты и нажала на звонок, привязанный шнурком к лампе. — Эскузе, мадам, жио ублие… пардон, жаве убле тоталь… льо тамп дю каве[15].
Произношение моей любимой К. М. Д. исторгло из недр Мезанфан свирепое мычание. Но она все–таки улыбнулась вымученной улыбкой, не знаю, откуда только она ее взяла. Улыбка отчаянно заметалась, отыскивая себе место на морщинистом лице.
Я засмеялась, не в силах с собою справиться. И Мезанфан тоже. Следом за мной; мы хлопали себя по коленкам, я роняла слезы, Мезанфан — свою вставную лошадиную челюсть.
К. М. Д., протянув руку к шнурку лампы, обратилась в столб.
Мне не хватало воздуха, я заливалась смехом, и Мезанфан тоже: «Ха–ха–ха!» — редко, через равные промежутки времени, и хлоп–хлоп себя по коленкам.
Мезанфан опомнилась первая.
— Viens, viens[16], — завопила она и сделала К. М. Д. знак, чтобы та вернулась на свое место.
Она еще продолжала смеяться, потом устало вздохнула.
Две сестры. Два ресторана. Один рецепт катастрофы. В крошечном городке в Канзасе два ресторана вот уже целое столетие соперничают за звание лучшего в штате. И столько же длится вражда их владельцев – Муров и Погочиелло. Когда-то Аманда Мур работала в «Цыплятах Мими», затем вышла замуж и стала одной из Погочиелло. Теперь Аманда на стороне «Цыплят Фрэнни», а значит, на стороне врага. В надежде сорвать куш в 100 000 долларов, Аманда отправляет заявку на кулинарное шоу. Все идет как по маслу, но очень скоро это масло закипает.
Не успел разобраться с одними проблемами, как появились новые. Неизвестные попытались похитить Перлу. И пусть свершить задуманное им не удалось, это не значит, что они махнут на всё рукой и отстанут. А ведь ещё на горизонте маячит необходимость наведаться в хранилище магов, к вторжению в которое тоже надо готовиться.
«…Вырвавшись из горных теснин, долго еще не может успокоиться Терек: шумно пенится на перекатах, тащит за собой многопудовые валуны. А кругом уже нет и признака гор, они лишь на горизонте — манят холодной первобытной своей красой. Где-то там, за нами, Грузия, еще дальше — Армения, а за нею — Турция и Персия, с которыми русские цари издревле воевали за Кавказ. В том месте, где Терек вырывается с гор на равнину, стоит Владикавказ и берет начало Военно-Грузинская дорога. Чтобы охранять этот святой ключ в глубины Кавказа, русские цари издавна использовали жившее возле, в ущельях северного склона хребта, красивое и гостеприимное племя осетин…».
Мохан Ракеш — классик современной литературы на языке хинди. Роман «Темные закрытые комнаты» затрагивает проблемы, стоящие перед индийской творческой интеллигенцией. Рисуя сложные судьбы своих героев, автор выводит их из «темных закрытых комнат» созерцательного отношения к жизни на путь активного служения народу.
«Однажды, когда я была уже в возрасте, в холле одной гостиницы ко мне подошел мужчина. Он представился и сказал: "Я знаю вас всю жизнь. Все говорят, что вы были очень красивой в молодости, я же пришел сказать, что нахожу вас более красивой сейчас…"» Так начинается роман «Любовник» (1984), принесший Маргерит Дюрас Гонкуровскую премию и мировую славу.Реальные события, легшие в основу нашумевшего романа, — это невероятная история любви, которая до конца жизни — на долгих 16 лет — связала уже немолодую Дюрас с юным студентом Яном Андреа.В романе «Голубые глаза, черные волосы» (1986) эта история нашла, пожалуй, самое чувственное свое отражение.
Перед читателем открывается жизнь исправительно-трудовой детской колонии в годы Великой Отечественной войны. В силу сложившихся обстоятельств, несовершеннолетние были размещены на территории, где содержались взрослые. Эти «особые обстоятельства» дали возможность автору показать и раскрыть взаимоотношения в так называемом «преступном мире», дикие и жестокие «законы» этого мира, ложную его романтику — все, что пагубно и растлевающе действует на еще не сформированную психику подростка.Автора интересуют не виды преступлений, а характеры людей, их сложные судьбы.