Серебряный меридиан - [111]

Весь следующий, 1614 год, Уильям провел в Стратфорде. Ему исполнилось 50. Еще через год, он, назначив Джона Холла, своего зятя и друга, доверенным лицом, несколько раз ездил в Лондон оформить бумаги и навестить старых друзей. От Джека он узнал, что корабли капитана Хартли вновь приходили в столицу.

— Они оба здоровы, — сказал Джек.

Уилл улыбнулся и кивнул. Он знал это. Ни расстояние, ни годы не отняли у него способность чувствовать ее и что с ней, где бы она не была.

23 апреля 1616 года, когда им с Виолой исполнилось пятьдесят два, он пожелал ей прожить еще ровно столько счастливых лет, сколько она провела в трудном и долгом пути к нынешней своей жизни. Прикинув, он улыбнулся — ровно тридцать пять.

Он пошатнулся и опустился в кресло. Тишина и свобода разливались в сердце, вдруг забившемся сильно, как в молодости, и тут же переставшем биться. В этот день он родился. В этот день он ушел — дальше.

Над холмами, над долами,

Сквозь терновник, по кустам,

Над водами, через пламя

Я блуждаю тут и там!..[183].

Та, кто дважды играла царицу фей в паре с ним в роли Оберона, нарушая традиции и установления театра, принадлежащего только актерам-мужчинам, писала ему письма, стойко и терпеливо переживая разлуку, и просила, сохраняя их в сердце, сжигать.

Первую итальянскую весну она провела в блаженном ничегонеделании. Вернее, все время было заполнено непривычными для нее делами. На нее теплой мягкой лавиною лился солнечный свет, ароматы незнакомых цветущих растений и незнакомые звуки. Приходилось привыкать к местной моде, манерам, вкусам и нравам, прислушиваясь к языку, доныне знакомому ей только по книгам и по говору итальянцев, появлявшихся на улицах Лондона. Чета Артелли, как называли их, переиначив имя по-итальянски, была принята в обществе, тем более что Тома знали давно, а его красивая, остроумная и ни на кого не похожая жена всем пришлась по душе своим добрым и открытым нравом. Временами Том уезжал по делам во Флоренцию и Верону и брал жену с собой. Верона восхитила ее, Флоренция ошеломила. Но сердце свое она отдала Венеции с ее лучезарными водами. Венеция представлялась ей раковиной, наполненной жизнью, переливающейся всеми оттенками своего перламутра. Прожив в холодной северной стране, Виола, имея возможность сравнивать, изумлялась щедрым дарам, полученным от Создателя жителями этого благодатного края, и тому, что сами они об этом не догадывались.

Солнце всходило здесь иначе, заливая город и лагуну жемчужным, переливчатым светом. Ясные рассветы, теплые ночи с открытыми окнами, когда ласковый воздух подобен легкому шелку даже ранней весной и поздней осенью, и жара летом были обычным явлением. Жена капитана Хартли привыкала жить в тепле. Она не заметила, как изменилась ее осанка. Теперь не приходилось сжиматься, пряча лицо от ветра и напрягая мышцы от холода. Ее плечи и спина распрямились, волосы приобрели густой оттенок цвета дубовой коры, кожа постепенно напитывалась полюбившимся ей оливковым маслом. В ее жизнь вошли красивые ткани и украшения. Она с наслаждением охотилась за всякого рода женскими трофеями. Том, любуясь, наблюдал за происходящим, погружаясь в ее с каждой неделей расцветающую красоту. Жена отважного морехода, просветителя и филантропа писала о нем брату: «Я знаю, порой за благородным обликом и статью скрывается низкое сердце. Но, мне сдается, что Бог на то подарил ему такие черты — крупные и заметные, легко и быстро передающие его чувства, чтобы и тот, кто наделен скудным зрением, смог угадать в его лице его душу. Его лицо — зеркало его помыслов — с открытым, прямым и смелым взглядом, с улыбкой не только милых губ, но и прекрасных глаз».

«Она полюбила его», — читая письмо, думал Уилл.

Но Том понимал, что это не так.

— Она все время будто говорит с кем-то про себя. То ли с братом, то ли еще с кем-то, с кем рассталась. Я хочу, чтобы она увидела меня.

Заметила меня. Говорила со мной. Не знаю, как это объяснить, но со мной ее нет, — признался он однажды своему лекарю, персидскому врачу, которому иногда поверял сокровенные мысли.

Этот врач, приглашенный однажды к Виоле Артелли, глядя на нее огромными глазами, похожими на темные топазы, успокоил ее всего тремя словами и плавным жестом. Горячая мягкая рука с длинными тонкими пальцами легла на ее живот.

— Бояться не надо, — успокоил он.

Секунда, две, три. Тук-тук. Тук-тук. Из-под кожи в ладонь ударил пульс. Виола вздрогнула.

— Сердце. И еще одно. Всего два.

Как две капли воды похожие друг на друга и на своего отца — ясноглазые, с каштановыми кудрями, громкие и большие — дети Тома и Виолы появились на свет 19 июля 1600 года. Мальчик и девочка. Бенедикт и Беатриче. Словно вновь принялась за дело та звезда, что улыбалась и отплясывала в небе, когда рождались Виола и Уилл, Гэмнет и Джудит.

В 1603 году Виола решила обсудить с Томом возможность строительства или приобретения виллы на побережье. В первые годы их жизни в Венеции они снимали этаж в паллацо семьи Кавалли. Этот дом, как корабль, стоял среди волн, смотрел в лазоревый простор, обдуваемый теплыми ветрами моря. Строительство их собственного дома на одном из соседних каналов уже велось. Но Виоле с ее любовью к просторам, полям и лесам не хватало земли.