Серебряный блеск Лысой горы - [3]

Пока Кучкар, сидя на айване[12], боролся с самим собой, его жена Хури вернулась домой. Наверное, она ходила к реке за водой.

— Женщина всегда делает по-своему, — с упреком сказал Кучкар своей беременной жене, — не слушает того, что ей советуют.

Он встал, подошел к запыхавшейся жене, взял у нее ведро с водой и отнес в кухню. Вернувшись, покосился на Хури, которая, несмотря на прохладную погоду, была одета в тонкое шелковое платье.

— Вам кажется, что еще лето? — съязвил Кучкар.

— Вы хотите, чтобы я надела вашу теплую шинель? — поддразнила Хури и лебедем проплыла мимо него.

Кучкар улыбнулся, вспомнив, как однажды, когда он уговаривал жену одеться потеплее, она накинула на плечи его шинель и до самого носа надвинула шлем. Получилось очень смешно, и с тех пор он перестал делать замечания Хури.

— Говори не говори, все равно твои слова пропадут попусту, — громко, чтобы услышала жена, сказал Кучкар и снова уселся на ватное одеяло.

Ему вспомнилось совещание в облисполкоме. Оратор в зеленой бархатной тюбетейке и кашемировой косоворотке, играя серебряным наконечником кавказского ремня, говорил, что в некоторых местах духовенство, спекулянты и даже баи приветствуют распределение земли. «Максум, очевидно, тоже входит в их число, — горько усмехаясь, подумал про себя Кучкар. — «Добровольно» — это пустое слово. Откуда у них доброжелательность, если они говорят, что богатство поганое, и в то же время собирают его».

Бабакул, вернувшись на пастбище, рассказал своему напарнику Джанизаку о событиях, происходивших в кишлаке. Джанизак расстроился.

— Ты с ума сошел, что не взял землю, воду и вола! Ты дурной! — Он ударил палкой по камню с такой силой, что она разломилась пополам.

— До каких пор я буду пасти чужой скот? Если ты не хочешь брать землю и воду, то я ее возьму, — сказал он и, хотя было уже поздно, отправился в кишлак.

Бабакул посмотрел вслед Джанизаку, неловко переставлявшему кривые короткие ноги, и подумал: «Почему он разозлился?»

Когда коренастая, словно литая, фигура Джанизака скрылась за дальними кустарниками, мрачно темневшими в вечернем сумраке, сердце Бабакула вздрогнуло.

— Курр хайт! — воскликнул Бабакул, как бы желая этим восклицанием свалить груз одиночества со своих плеч. Потом сел на обросший мхом зеленый камень и стал раздумывать, опершись на палку. Он удивлялся людям: как они могут отобрать имущество, воду и землю у такого почтенного человека, происходящего из рода Гаиб-ата? Чужое добро впрок не пойдет. Да, характер у людей испортился. Бабакул покачал головой, вспоминая, как Кучкар забрал тушу погибшего барана. Насилие тоже имеет свои границы. Ведь советская власть не говорит о том, чтобы отнимать у людей кусок хлеба, и не дает на это права. Откровенно говоря, ему стало стыдно перед Максумом за Кучкара. Несмотря на то, что Максума так унизили, он показал свое благородство. Еще и отдает свой дом! Вот где человечность, вот где доброта души! Все-таки он сын человека, который презирал богатство и не дотрагивался до денег руками. Святой человек Максум!

Пока Бабакул раздумывал над тем, кто плохой, а кто хороший, бараны, что паслись возле арчовой рощи, чего-то испугавшись, шарахнулись в стороны. Один ягненок громко заблеял. Растянувшаяся у ног Бабакула пестрая собака вскочила и пулей бросилась в арчовую рощу. Через минуту раздался ее озлобленный лай и рычание. Бабакул вскочил: уж не волки ли? Когда он пробежал через рощу и стал спускаться в межгорье, увидел собаку. Она стояла над распростертым телом. Бабакул испугался. Издалека он крикнул: «Пошла!» Но обычно послушная собака на этот раз не обратила внимания на его крик. Оскалившись, она замерла над лежавшим человеком, положив лапы ему на плечи, готовая при первом движении вцепиться ему в горло. Наконец Бабакулу удалось отогнать собаку. Он приподнял лежавшего лицом вниз человека. Это был здоровенный верзила, в его волосатой руке был зажат нож. Бабакул понял, почему собака так зло лаяла на этого человека.

— Спрячьте свой нож, — посоветовал он незнакомцу.

Лицо человека было страшное, заросшее колючей рыжей щетиной. Человек голоден. Это было видно по его жадным, ввалившимся глазам. И хотя незнакомец сразу же не понравился Бабакулу, он пожалел его. «Ведь это тоже человек», — подумал про себя и повел его в свой шалаш. Расстелил скатерть, положил хлеб и поставил кувшин с кислым молоком. Гость с жадностью набросился на пищу и в одно мгновение уничтожил то, что было на скатерти. «Пусть пойдет это тебе на пользу», — подумал Бабакул.

Посматривая вокруг голодными глазами, гость спросил:

— Это все или дашь еще что-нибудь?

Смерив взглядом огромное тело своего рыжего гостя, Бабакул подумал: «Наверное, он совсем не насытился», — и выложил перед гостем весь свой запас хлеба. Потом он взял висевший над очагом мешочек с куртом — высушенной брынзой и высыпал содержимое на скатерть.

— Раньше для гостей резали барана. Что, при Советах эти порядки исчезли? — спросил рыжий, запихивая в рот куски курта величиной с кулак ребенка.

Бабакул, наблюдавший за незнакомцем, подумал: «Очевидно, он знатного происхождения», — и ответил: